Мы сидели в гостиной, расположившись по разным сторонам дивана, и сверлили друг друга красноречивыми взглядами.

Орлов отмер первый.

— Скажи, как тебе эта «светлая» мысль в голову пришла?

Я упрямо промолчала, скрестив руки на груди и не забыв обиженно хмыкнуть.

— Тебе не кажется, что мне следует знать, с чего я вдруг получил… такое предложение?

Он не издевался, но рвущееся наружу недовольство делало его речь крайне саркастичной, что лишь сильнее порождало во мне желание всё отрицать. В итоге я действительно надулась, что было в разы лучше, чем сгорать от стыда.

Лёшка, вновь одетый в папины спортивные штаны, сидел, широко расставив ноги и порой болезненно морщась (видимо, свежебланшированные ценности доставляли немалый дискомфорт). Задумавшись о масштабах последствий чайной церемонии, невольно уставилась на его промежность и тут же была поймана с поличным закашлявшимся Орловым, который схватился за диванную подушку, накрыв ею свои ноги.

Можно подумать, будто я его насиловать собиралась!

— Альбина, чтоб тебя… Ты меня пугаешь! — тем временем ругался на меня Лёха.

А я, вдруг представив, как это всё выглядит со стороны, громко расхохоталась, немного истерично, но всё равно весело. Он смотрел на меня, скептически изогнув брови, пока я окончательно не стушевалась под натиском собственных эмоций.

— Лёш, я… такая дура.

Рассказывать ему о случившемся оказалось гораздо тяжелее, чем приставать со всякими “непристойными предложениями”. При упоминании Суркова на душе становилось так склизко и мерзко, но всё равно несравнимо с тем разочарованием, что я ощутила по отношению к Петрову и Никифорову.

— Они идиоты, — в конце концов заключил Лёха, который с каждым моим словом всё больше и больше мрачнел, напоминая грозовую тучу, и совсем не ту, что из Винни-Пуха.

Я мотнула головой.

— Не могут все вокруг быть идиотами, это со мной что-то не так.

— Всё с тобой в порядке, — сказал с нажимом в голосе. — Просто ты другая… особенная.

Он хотел поддержать, а я, как всегда, услышала лишь подтверждение своим словам и, слабо шмыгнув носом, повторила:

— Не хочу быть другой. Я устала от этого!

Алексей выразительно вздохнул и придвинулся ко мне, даже осмелился подушку в сторону отложить, видимо решив, что я больше не несу никакой опасности для его органов.

Легко коснулся моих волос, заправив их за ухо и заглянув мне в лицо.

— Никогда не думал, что буду говорить с тобой об этом. Не забудь потом сказать спасибо моим сёстрам за то, что они у меня есть, — скомкано пошутил Орлов. — У тебя обязательно всё будет. Человек, который будет любить тебя, уважать и ценить. А ещё непременно восхищаться тобой. Чудо ты чудное.

— А если не найдётся?

— А если не найдётся, то... э-э-э повтори мне сегодняшнюю просьбу лет так через пять?

Этой шуткой Лёшке удалось снять напряжение и разрядить ситуацию. От его слов нам обоим вдруг стало легче и чуточку проще, хотя бы просто потому, что никто не мог предположить, что всё произойдёт гораздо быстрее.

***

Вопрос об его отчислении встал осенью второго курса. И, как ни странно, совсем не из-за учёбы.

Лето мы прожили вполне мирно. Я дала себе установку вылезти из книг, поэтому старалась больше гулять и набираться новых впечатлений. Мама, видевшая мои метания, пристроила меня на разговорные курсы английского языка, мотивируя это тем, что там тоже общение. Лёшка поначалу старался уделять мне больше времени, но повисшая между нами неловкость, зародившаяся после тех моих «поползновений» в его сторону, так или иначе превращала каждую нашу встречу в своеобразную пытку.

Как-то само получилось, что я вдруг стала больше времени проводить с его сестрой Катей. Началось наше общение с простых занятий по математике, а продолжилось частыми прогулками по городу. Иногда мне кажется, что это именно Катя научила меня обычной жизни своими рассуждениями о простых девичьих радостях и подростковых проблемах.

К концу лета я чувствовала себя отдохнувшей и на удивление целостной. С началом учёбы Орлов буквально прописался со мной в универе, не пропуская ни единой пары. Поначалу я даже возликовала, радуясь тому, что в друге наконец-то проснулась тяга к знаниям, и лишь потом поняла, что это была его попытка защитить и поддержать меня. Чаще всего Лёшка на парах бесстыже спал  или занимался какими-то своими делами. Например, рубился в змейку на телефон.

— Не нужно за мной везде таскаться, — однажды вспыхнула я, разозлившись на Орлова, который шагал за мной по корпусу едва ли не след в след, как приклеенный.

— Вообще-то, я здесь учусь, — весело ухмыльнулся он, разведя руками.

— Возле женского туалета?

— А почему, собственно, нет?! — оскорбился он, да так натурально, что я просто не смогла сохранить серьёзность, залившись звонким смехом.

Саша с Серёгой тоже были где-то здесь, и я даже вроде как не сторонилась их, но и разглядеть в них кого-нибудь помимо рядовых одногруппников больше не получалось, хотя,  честно говоря, парни особо ни в чём  виноваты не были.

***

Всё случилось на лекции по статистике.

Преподаватель рассказывала про понятие моды, когда Сурков с задней парты достаточно громко объявил на всю аудиторию:

— Ну это точно не про Вознесенскую.

Парочка студентов хохотнула, а я даже не обиделась, лишь кинула скептический взгляд в сторону этого кретина. Зато Лёшка, всё это время считавший ворон за окном, вдруг спокойно встал со своего места и уверенным шагом двинулся в сторону Дани. Делал он это с настолько невозмутимым лицом, что я и испугаться не успела.

Зато Орлов ни с того ни с сего решил погеройствовать, точным выбросом руки схватив Суркова за ворот футболки и с размаху двинул ему по лицу. Сдавленный стон и хруст идеального мажорского носа разнеслись по аудитории.

***

Дальше последовало стремительное развитие событий. Разговор Лёши с моим отцом в деканате, куда его отправили прямо с лекции, стал самым безобидным из них.

Не знаю, о чём они там беседовали, но вечером домой отец пришёл усталым и измученным, посмотрел на меня долгим взглядом и, покачав головой, заключил:

— Не стоило тебе в наш университет поступать, — моя первая мысль, конечно же, была о том, что я его разочаровала, но продолжение папиной речи меня обескуражило: — Алечка, прости меня, я должен был изначально подумать, что к тебе, как к дочери декана, будет повышенное внимание.

Растерялась, во все глаза уставившись на отца. Жалости к себе мне хотелось меньше всего.

Он потом ещё пару дней ходил как в воду опущенный, хоть и старался не показывать вида. Но моё волнение за родителя меркло по сравнению с переживаниями за Лёшку.