Борис нехотя отложил вилку и посмотрел на него.

– Курьер убит, татары ничего не говорят, да скореевсего и не знают.

– Они должны знать, в какой салон им велено былопроводить прибывшего человека.

– Но не пытать же их, в самом деле! – пробурчалГорецкий. – Это вам не кокаинист Карнович, мужики крепкие. Но салонпопробуем вычислить.

– Вряд ли вы сможете там что-то узнать. – Бориспожал плечами и взялся за вилку.

– Я – нет, а вы – может быть.

Борис поднял голову и встретился с серьезным взглядомГорецкого. Глаза хорошо были видны, потому что пенсне Аркадий Петрович снял, ив глазах этих Борис увидел жесткость.

– Завтра четверг, – произнес Горецкий, – ачто там говорил этот… господин Вольский? В салоне в четверг… Дело в том, БорисАндреевич, что я видел труп курьера. Это достаточно молодой человек,телосложением похожий на вас.

– А что? – усмехнулся Борис. – Пароль япомню, могу сойти за курьера, вот только знать бы, какой салон и что я долженперевозить?

– Да, тем более что пароль к вашей удаче как раз насчетПетербурга. Насчет того, что будете перевозить, выясним после. А теперьслушайте. – Горецкий крикнул Саенко, чтобы убрал посуду, и разложил начистой скатерти листки бумаг. – В Феодосии несколько салонов, среди ниходин большой шляпный госпожи Матильды Занг, то есть просто магазин головныхдамских уборов на заказ, якобы по парижским моделям.

– Даже если это тот салон, что нам нужен, меня туда ина порог не пустят! – засмеялся Борис.

– Курьера из Батума тоже бы не пустили, –согласился Аркадий Петрович, – тем более в сопровождении татар.

– Далее, куча мелких магазинчиков, именующих себясалонами, но это, думаю, тоже не то, что нам нужно. Есть еще салон мадамБабайчук, это местное увеселительное заведение. Я наводил справки, сама мадам –милейшая женщина, дела ведет честно. В полиции девушки ее известны трезвымповедением и патриотизмом. Военным у нее в заведении всегда скидка, и даже вдолг верят. Никаких татар там и близко не подпустят, у моего человека изконтрразведки там осведомитель есть. Он утверждает, что там все на виду,никаких тайн.

– А что с последним салоном? – нетерпеливо спросилБорис.

– Последний салон… Есть у нас тут такой салон ОДИ –Общество деятелей искусства. Туда ходят господа, которые испытывают высшиепотребности, кое-что для души. Устраиваются там выставки сомнительныхживописцев, скупают потом их картины оптом богатые греки. Один Бог знает, зачемим это нужно. Местные эстеты в основном дамы немолодые, расхаживают подраскрашенными лубками, считая, что они на настоящем вернисаже. Поэты частенькозахаживают, и те же дамы восхищаются их изысканными опусами. Бесконечнопринимают они там в своем ОДИ каких-то заезжих творческих личностей. Топрофессор читает лекцию «О передаче сновидений по проволоке», то гипнотизеркакой-нибудь внушает отставным военным, что они все поголовно АлександрыМакедонские…

– И верят? – с интересом спросил Борис.

– Черт их там разберет, – отмахнулсяГорецкий. – А недавно, мне рассказывали, приехал один господин и устроилпубличный суд над Иудой Искариотом. Все было театрализовано, с музыкой итанцами, причем он еще самовольно объявил в афишах, что в суде примут участиеместные полицейские власти.

– И что сказали по этому поводу полицейскиевласти? – Борис веселился вовсю.

– Натурально все всполошились: какой суд, какой ИудаИскариот? В общем, забрали этого лектора в каталажку на всякий случай, а потомпо-тихому выпроводили из города, чтобы не мутил воду. Я к чему веду речь: всалоне этом разные личности бывают, там никто ничему не удивляется. Пускаюттуда всех, без рекомендаций и пропусков, был бы только одет чисто. Так что,Борис Андреевич, я вам выдам денег на экипировку и представительство, а вы ужпостарайтесь выглядеть получше. Не беспокойтесь, деньги эти казенные, я располагаюнекоторыми суммами для таких вот случаев.

И Борис, чувствуя себя фатом и щеголем, отправился помагазинам и парикмахерским. Высвободившись из рук армянина-парикмахера, он неузнал сам себя. Волосы выгорели на крымском солнце и лежали мягкой пшеничной волной,глаза отливали стальным блеском, и даже морщинка на переносице, появившаясяпосле поездки в Батум, придавала ему мужественности. Когда в серой визитке,шелковом галстухе и мягкой светлой шляпе он появился на пороге домика вКарантинной слободке, Марфа Ипатьевна вскрикнула и выронила чашку:

– Вот так кавалер! Прямо погибель на нашу сестру!

Горецкий только усмехнулся:

– Не ожидал таких результатов, голубчик, не ожидал…Пожалуй, и вправду проходу вам дамы не дадут… Ну что ж, рискнем отправить вас всалон ОДИ. Я навел справки: всем заправляет там некая баронесса Штраум.

– Она что – действительно немка?

– Она такая же немка, как мы с вами – японцы, –резко ответил Горецкий, – а впрочем, кто теперь разберет, возможно, помужу… Хотя сейчас она одинока и вся отдается искусству… или делает вид. Междупрочим, интересная женщина, ну да и вы у нас лицом в грязь не ударите.Потолкайтесь в салоне, послушайте, выясните обстановку. Но, голубчик, помнитеоб осторожности, никаких лишних слов.

Борис отдал открывшему дверь слуге шляпу и отрекомендовался:

– Борис Ордынцев, из Петербурга. В Феодосии недавно.Наслышан о вечерах у госпожи баронессы и хотел бы присутствовать.

Слуга молча поклонился, проводил до дверей просторнойгостиной, громко сообщил:

– Господин Ордынцев из Петербурга.

Навстречу Борису, лучезарно улыбаясь, вышла хозяйка –пепельная блондинка лет тридцати пяти с выразительными фиалковыми глазами.

– Господин Ордынцев, я рада приветствовать вас,человека, вырвавшегося из большевистского ада, в нашем маленьком черноморскомраю! Конечно, наше общество покажется вам очень провинциальным после былыхблестящих салонов Петербурга, но мы стараемся в меру своих скромных сил служитьмузам… У нас здесь почти ничего не изменилось, все совсем так, как было до всехэтих неприятностей. – Баронесса сделала рукой широкий жест, будто обведяэтим жестом войну, революцию, крушение целого мира. – Мы собираемся каждуюнеделю, слушаем драмы, стихи… Начальник обсерватории – господин Сарандинаки –замечательный поэт, и директор банка господин Мабо…

– А господин Волошин[15]? –спросил Борис. – Он у вас бывает?

Баронесса поскучнела, Борис понял, что сказал бестактность.

– Максимилиан Александрович… он живет таким затворником…он совершенно нигде не бывает…

Борис вспомнил, как крупный кудрявый Волошин шел по щербатоймостовой в бархатной куртке и плисовых штанах, улыбаясь прохожим и угощаямальчишек конфетами из кулька, и подумал, что на отшельника поэт не оченьпохож.