отношений это не касается. Но я так больше не могу. Ты должна извиниться перед Бойе.

Ф р а у  Ф л и н ц  отбирает у Онаша рюкзак, отдает ему пилу, потом все взваливает на себя и одна направляется в лес. Онаш смотрит ей вслед.

Господин Бойе! (Направляется в ту сторону, куда убежал Бойе.)

13. ИСПОВЕДЬ

Комната Флинц. Окна закрыты жалюзи. Ф л и н ц  лежит в постели на высоко взбитых подушках. Перед ней  К а р л. За сценой слышится урчание трактора.

К а р л. Мать, давай позабудем, что было. Тебе нужно в больницу. Одну я тебя не оставлю. Слышишь, там мой трактор. Поедем со мной.

Фрау Флинц молчит.

Тогда хоть врача позови. Я привезу его из Грёбцига. Хороший врач. Я привезу его, мать.

Фрау Флинц молчит.

Так дальше не пойдет. Ты отгородилась ото всех. Ничего не ешь. Хоть скажи что-нибудь. Что мне сделать? Пастора позвать, что ли? Хочешь исповедаться?

Фрау Флинц молчит.

Мать, я позвонил господину Вайлеру. Представь себе, он теперь в окружном совете. Я сказал ему, что ты слегла. Он сразу же попросил разрешения навестить тебя. (Присаживается на постели.) Послушай, у Йозефа теперь автомобиль Ф-9, «комби». Он знатный бригадир в Ауэ. Его уже показывали в «Новостях дня». А Верзила — так тот вообще надел очки. И подписывается «студ. мед.» Он всегда был воображалой. И Франтишек добился своего, вот упрямый. На фабрике постановили, чтобы он сдал испытания на мастера-мебельщика. Ты бы послушала, как он тут разошелся. Отказался наотрез и заявил: у нас каждый может стать кем захочет. «Я буду моряком», говорит. Сейчас он уже в Ростоке. А знаешь, что недавно сказал Готлиб? «Я ленив, но это от культуры». Теперь он только и делает, что роется в книгах. Уже получил за это премию. А ты тут спряталась в свою раковину, как улитка, и делаешь вид, будто все это тебя не интересует. Конечно, нехорошо, что они ушли. И что я ушел. Но признайся: мы были правы. Ведь дома мы бы просто отупели. Разве не так? Брось ты свое упрямство! Ты выздоровеешь. А все остальное — наша забота. Ну, а теперь я просто заберу тебя…

Фрау Флинц отворачивается.

Мать, я тебя не понимаю. (Ждет. Потом нерешительно направляется к дверям. Оборачивается еще раз.) Мать, тебя и правда не понять. (Уходит.)

Доносится рокот уезжающего трактора. Фрау Флинц остается одна. Стук. Дверь отворяется. Из города прибыл  В а й л е р. Он в шляпе и пальто.

В а й л е р. Добрый день, фрау Флинц, я подумал, не заглянуть ли мимоходом? Сколько же мы не виделись? С тех пор как вы уехали из города. Холодно сегодня. (Пауза.)

Присаживается у постели и достает пакетик.

Членам профсоюза продавали перлоновые чулки. Я взял. Подумал, может пригодятся кому. Да и вы не слишком богаты. (Аккуратно кладет пакетик на постель фрау Флинц.) Как снимете вечером, их нужно отмочить в холодной воде, тогда нитка будет держаться годами.

Вновь возникает пауза.

Ну, мне скоро пора. Что поделывают ваши парни? Да-да, знаю. Взрослые дети изо всех сил стараются делать как раз не то, что хотелось бы матери, верно? И мой такой же был. Собирался стать машинистом. А я его все уговаривал: становись печатником, читать пристрастишься. Что делать. Ему и четырех не было. Получил извещение. Вся семья погибла при бомбежке. В Баварии. Да, фрау Флинц, нам бы, старикам, радоваться, когда дети сердят нас. Тогда по крайней мере понимаешь, что они есть. (Встает и направляется к двери. У двери оборачивается.) Фрау Флинц, сегодня мы видимся в последний раз. Меня отпускают. Возвращаюсь к старой профессии. На Одере строится большой металлургический комбинат. Вот туда и поеду. Надоело мне заниматься всеми этими делами. Каждую минуту — новая работа. Теперь вот стал членом окружного совета. По вопросам права. Какое я имею к этому отношение? А мне говорят: товарищ Вайлер, твои станки от тебя не убегут, а у нас не хватает кадров, имей это в виду. И вот принимаешься за работу, о которой не имеешь никакого понятия. (Вынимает из портфеля кипу брошюр, читает.) «Как выглядит мичуринское поле?», «Промышленные расчеты», «Гигиена и поликлиника», «Цели движения активистов в ГДР», «Эмансипация женщины сегодня», «Традиции городского строительства», «Нужен ли нам новый закон о браке?», «Формализм и реализм»… А ведь это лишь то, что нужно иметь под рукой. Но уж если я собираюсь работать так, как привык, на полную катушку, то обязан все это изучить. А когда — один бог знает. Каждый день в полседьмого выхожу из дома. В двенадцать, в час ночи прихожу домой. Комната не топлена. Совсем обалдел от заседаний. Хрипну от речей. Мерзну в командировках. Ем кое-как. По вечерам проглатываю что-нибудь наспех. И читаю-читаю… На кого я похож! Брюки… На коленях пузыри. Совсем недавно один архитектор мне сказал: «Ну и дураки вы. Лезете вон из кожи, работаете на государство и ничего не зарабатываете, а я плевать хотел на политику, но государство заключает со мной договоры и выдает карточку работника интеллектуального труда». (Пауза.) И зачем мне все это нужно? Для чего выматываюсь? Я уже спрашивал об этом Отто Мефферта. А он отвечает: «Оставь меня в покое. Я прикидываю, как мне выполнить задание по свиньям, а ты лезешь с такими вопросами. Спроси профессора». Спросил профессора Прюфера, и он объяснил теоретически: «Руководство должен возглавить рабочий класс». Это мне известно с двадцатого года. Но тогда я представлял себе это по-другому. (Достает пожелтевшую фотографию.) Тысяча девятьсот двадцатый год. Это наш забастовочный комитет. Я — в последнем ряду, видите, крестиком отмечено. За какой-то час мы стали хозяевами положения. В пятнадцать часов ворота закрылись. Бастовало пять тысяч рабочих. Спросите, как мы этого добились? Единственным лозунгом: «Против Каппа — за социализм!»[4] А какие лозунги я провозглашаю сегодня? «Вперед, к введению промежуточных культур!», «Даешь двойную бухгалтерию!», «Все для первого подразделения — тяжелой промышленности!» Я — слесарь. Я люблю свою профессию. Ну, скажите, зачем же я все это делаю?

Фрау Флинц молчит.

(Продолжает.) Только не говорите: ты, мол, любишь свою профессию, вот и вспоминай почаще, что ты — рабочий, а значит, это твоя забота, чтобы рабочая власть крепко держалась и никому не вздумалось поворотить историю. Ведь за это ты боролся. Да, тридцать два года. А теперь я кручусь как белка в колесе лишь потому, что господин передовик сельского хозяйства вместо ячменя хочет сажать табак. Сегодня пять часов спорили. Мне приходится все время повторять