и в вёдро. Приближение её почувствовал дядька Ефим после того, как ушла от него Марина.

Оставшись один, старик не мог отойти от чувства сожаления к Марине. Крутит бабу, как в водовороте. А отчего так, он терялся в догадках, по селу ходят слухи о связи Марины с Комарковым. Знает ли она об этом? Видно, нет: иначе бы заговорила, в зимовье им никто не мешал. И что это – правда или навет? Марина не стала бы таиться: о том или другом сказала бы откровенно, как говорила свахе Дорине. Умела найти старуха для всякой невесты убедительное слово, а с Мариной не вышло. Сватовство Марина обратила в шутку: «Стыдно женщине с ребёнком выходить замуж за парня. Девушки осудят».

Глупо вышло. Неохота теперь вспоминать о том случае. Александр был жив, а тут его жену вздумали сватать. За тот случай дядька Ефим всю вину взял на себя – мог отговорить жену со сватовством. А что деется с Мариной сейчас-то? Слыхано ли, сама метнулась искать Комаркова!.. Неужели с Александром у ней покончено? Да непохоже на Марину, чтоб забила голову всякими глупостями. Что-то другое всколыхнуло Марину. Дядька Ефим остановился поразмыслить. Объяснил беспокойство её чуткостью к чужой беде. Такое её женское сердце. А что тут может стать преградой? Ничто! И никто! Нет силы, которая могла бы убить в человеке то, чем он красив и велик: любить и страдать.

Ещё дядька Ефим предположил, что, может, Марина хотела передать Комаркову что-то недосказанное и точно не знала что, второпях не успела подумать и сожалела теперь, что не сбудется.

Дядька Ефим рассуждал сам с собою, сидя в тереме, пока бушевала гроза, а как почуял её окончание, поспешил к берегу. После грозы на Ние раньше жадно клевал на быстринных водоворотах крупный чёрноспинный хариус. Пойдёт ли сегодня?

Дядька Ефим спустился метров на двести пониже терема, туда, где с шумом перекатывается по валунам река. Здесь можно постоять, глядишь, какой дурачишко и клюнет. Снял с плеча удилище, размотал леску. Поглядел под ноги, на песок. Следы ботинок. Ещё свежие, дождём и песком незамытые.

Следы обозначились от зимовья по надбережной тропе к скалистому выступу. Не Геннадий ли тут прошёл? Туда, к изюбринному водопою. Стараясь заглушить тревожную думу, старик взмахнул удилищем и закинул леску с крючком в ребристую струю, скользящую между двух замшелых валунов… Минуло два дня, а Комарков в посёлке не появился. И разнеслась по всей округе многоязыковая молва. Говорили, будто кто-то видел на отвесном берегу Нии его одежду. Предполагали, мол, решил искупаться и нечаянно сорвался с обрыва, тело подхватило быстрым течением и унесло бог весть куда.

Всё оказалось совсем по-другому…

Глава XXIII

Мой отъезд в Родники поселковцы восприняли с облегчением. Кого хотели они спасти – меня или Комаркова, – не знаю. Было только ясно одно (этого желали мои и сторонники, и противники) – люди вздохнули с надеждой: ссора на какое-то время утихнет, а там, глядишь, и забудется.

Желание не в тягость, но любопытство всё же будоражило людское воображение. Пытаясь зглянуть вперёд, поселковцы тревожили себя догадками: хотели узнать, чем кончится моя размолвка с Мариной – временна она или навсегда? Какая судьба ожидает Комаркова – уедет куда или останется в посёлке? Одни уверяли: у него важное дело и, настойчивый, он не отступится. Ко всему и видимость того, что Геннадий выиграл в споре – иначе бы я в Родники не уехал. Да и Марина рядом, она держит парня, как пса на цепи: цепь по верёвке ходит, далеко не ускачешь, так и Геннадий возле Марины – связан невидимой нитью.

Ладно бы это. Вскоре выползла из подворотни мрачного дома злая весть – пропал Комарков! Тётка Дорина прикинула своим острым умом: такая беда накатилась на поселковцев четвёртый раз (помнила начало войны, видела пожар, мою ссору с Геннадием и вот новая напасть – исчезновение Комаркова). Одно страшное событие, не отделяясь, набегало на другое.

Посёлок взбудоражился. Люди сходились группами, судили-рядили, молва ежечасно обрастала – кто во что горазд – новыми домыслами. Было и от правды, и от навета. Я во всём этом видел какое-то, теперь малопонятное мне, таинство. Комаркову я уже не мешал, отстранился от него с добрым умыслом – жить своими делами и заботами. Пусть и Комарков здравствует, как велит ему совесть.

…Нашли Комаркова на третьи сутки в глухом залесенном распадке, выходящем покатисто к берегу Нии. Лежал он в свежей траве лицом к земле, распластав в стороны руки, лежал, напоминая крест, – мёртвый. С небольшим снопиком колосьев в правой руке. Не думал покидать человек сотканный тревогами и тайнами мир и, собравшись в дорогу, взял с собою вечного спутника жизни – хлеб!

Говорят: не бывает смерти без причины…

Была она и на этот раз, жила, укромница, и высмотрела неосторожную добычу. Но была она не та, о которой думали люди и которую собрались взять на себя тяжкой виною Марина и я.

Кое-что прояснилось спустя некоторое время.

Приехал ко мне следователь выяснить мои отношения с Комарковым. Рассказываю. Следователь, уже немолодой мужчина, сухопарый, сосредоточенно-молчаливый, слушает. Затаённо. Терпеливо. Часто повторяет одно и то же «так-так, дальше», когда я прерываю рассказ, собираясь с мыслями. Следователю будто только и надо – выслушать меня, и потом ударит по столу кулаком и скажет: «Товарищ Егоров! В смерти Комаркова – ваша вина: клеветали на честного человека, преследовали и довели до самоубийства…» Кончил рассказ. Жду – что-то скажет следователь. Тот молчит. Трёт сухими пальцами костлявые виски, морщит бугристо-выпуклый лоб. Склонил, как виноватый, над столом хохлатую голову и молчит. Наконец выпрямился и посмотрел на меня в упор:

– Кто, вы думаете, убил Комаркова? Выстрел из двустволки. Картечью.

– Не знаю. Даже подумать ни на кого не могу.

– Должен сказать: дознаватель вы всё-таки плохой… Косвенный убийца – Ефим Серебряков.

– Что вы?! Не может быть!

– В жизни всяко бывает. Иной раз на её пути вывернется такое – волосы дыбарем встают. Сейчас следствию пока неясно такое обстоятельство: нарочито стреляли или же Комарков наткнулся на самострел?

– Причём тогда дядька Ефим? У зимовья он был в эту пору.

– Да, он был у зимовья… Но парня убили из его ружья. Это уже доказано. В остальном разберёмся.

Я обомлел от ужаса. Боже мой! Верилось и не верилось: убийца – дядька Ефим! Пусть косвенный, но убийца!

Следователь некоторое время поразмышлял – игриво прыгали уголки тонких губ, и мне казалось – от тяжких мыслей ещё покатистее выпятился его крутой лоб. Потом он спросил, знаком ли я со старым следственным делом, взятым им