Ефим усмешливо улыбнулся:

– Тебе, паря, всё одно. Ты с ними брагу не пил. И не будешь. И не суй носа куда не следует…

Геннадия уже не остановить – вошёл в роль охотинспектора. Попробовав мясо, заметил:

– Свежее. Изюбрятина? Кость от заднего бедра, видел, валяется возле зимовья. Улика недобрая. Убрал бы хоть с глаз-то… Давно ли зверя-то добыл?

Ефим зло повёл воспалёнными глазами, недовольный, насупился:

– Цыц!.. Кого учишь? За самим тобой хвост тянется.

Ссора зашла далеко. Ефим рассвирепел, ударил по столу кулаком.

– Вон отсюдова!

Геннадий встал, обиженно посмотрел на Ефима:

– Сам уйду, Ефим Тихоныч. Не гоните. Не ждал такой встречи.

Ефим опомнился скоро:

– Обиделся? Ладно, извини старика. Не сдержался – уж шибко больно ты меня зацепил. Ну-ну… Убил изюбрёнка… Ты знаешь, молодые «рогачи» буйны, горячи. Кровь играет. Наскочил драться, чертяка. Ладно не растерялся, вскинул берданку – и хлоп! А ты уж сразу: «улика недобрая!» Записал в браконьеры. Не, паря, тут всё честь по чести…

Как ни уверял Ефим, Комарков при своём мнении остался. Сказка! Ребёнок может поверить, только не тот, кто знает повадки лесных зверей. Взял Ефим «рогача» с прицела – молодое свежее мясо на еду, рога – на драгоценнейшее лекарство. А ведёт-то куда: набросился на человека с ружьём молодой изюбр! Не верил этому Комарков, только вид показал, что поверил, знал и Ефим, что Геннадия тоже не проведёшь, как и старого воробья на мякине, – догадался: дело у Ефима нечистое. Здорово провинился дядька Ефим, а вдруг Комарков донесёт – доносить его не учить.

Но Комарков сказал вовремя:

– Ты, дядь Ефим, не беспокойся… Я о том, ну, об изюбре – никому. Слово держать я умею. И ты помоги мне кое в чём.

Ефим откликнулся, когда допил остатки водки, и, довольный теперь течением разговора, улыбнулся:

– Што ж те, голубчик, от меня понадобилось? Ежели могу, так слажу. Нет-нет. У меня так было, так и есть. Ну, говори. Слушаю.

Комарков знал, что говорить, однако, когда пришёл момент начать, заволновался – мысль, которую уже несколько дней держал в голове, показалась страшной. Нет, не Геннадий придумал её, кто-то ему посоветовал: «Хочешь наслаждаться жизнью – освободи себя из-под влияния Саньки Егорова. В споре ты выиграл. Победил! Но победа временна, потому что обманчива… Тогда вызов был вроде шутки, да и того соперник, Санька Егоров, испугался как чёрт ладана. Трус он из трусов, а ещё фронтовик! Наверно, и на фронте отсиживался в окопе… Пора подумать серьёзно!»

Насмелился Комарков.

– Дядя Ефим… Человека надо найти. Смелого, надёжного.

– Зачем?

– Убрать моего противника. Саньку Егорова.

– Ого, што ты, голубчик, удумал?! В своём ль уме ты? Выпил и сдурел. Комарков игриво хохотнул:

– А чего?.. Если враг не сдаётся… На войне миллионы поубивали. Всех их, что ли, жалеют? Разве отец да мать слезу уронят. А так – война есть война: по-человечески и не похоронят…

– Ну, забрёл ты далеко! Остановись! Забудь глупые мысли. Ты мне не говорил, я тебя не слышал…

Комарков возражать не стал: помощником дядька не будет, может, так оно и к лучшему.

…От дядьки Ефима Комарков ушёл под вечер. Километрах в трёх-четырёх ниже зимовья поднялся с берега на отвесный скальный выступ и стал наблюдать за рекой – не появятся ли Ефимовы гости. Интересно посмотреть, что за люди, поговорить, а если понадобится, так и полюбопытствовать добычей.

Ждал до потёмок, ждал напрасно – вверх по Ние не проскочила ни одна лодка, вниз проплывали, но это, можно было угадать, люди совсем посторонние.

Домой Комарков хотел выбрать дорогу покороче – значит, надо идти по ближней от выступа к глухой пади, подняться на возвышенность к опытному полю, а оттуда прямо в посёлок.

В потёмках тропу к пади он нащупал не сразу, проплутал по берегу с полчаса, да и потом, когда уже вышел к назначенному месту, засомневался – оно ли? Но это было как раз то местечко, узкий исток пади, почти скрытый сейчас в темноте.

…Дядька Ефим в полудрёме сидел возле зимовья у костра – ожидал гостей, когда услышал донёсшееся с низовьев Нии эхо ружейного выстрела. Услышал и подумал: «С добычей явятся хлопчики! Пальнули, должно быть, они. В такую пору напрасно заряд не тратят…»

Выстрел был в человека. Зверя на тропе не случилось. Что-то отвело его от погибели – не собирался идти на водопой или же почуял опасность и решил переждать, когда она минует, никто не скажет…

* * *

К дядьке Ефиму Марина пришла пополудни. Старик на этот раз мастерил под высоким просторным навесом деревянные грабли. Попросила соседка, солдатка Марфа Куликова, в простонародье – Куличиха. Подоспело самое время сенокоса, а хвать – грести-то сенцо нечем. Бегом – к Ефиму: не откажет старик бедной вдовушке.

Ефим взглянул на Марину чужеродно и отвернулся. Та заметила – старик сам не в себе, осунувшийся, с обвисшими пожухлой осенней травой рыжими усами. Запали в орбиты потухшие глаза – спрятались они, что ли, чтобы не смотреть на людей. «Што принесло?.. Станет допытываться – разве удержится, любопытная, чтобы не спросить, как получилась беда с Геннадием?»

Рассказывать о ней дядьке Ефиму невыносимо тяжело, и он всё время старался отмолчаться – даже на похоронах словом ни с кем не обмолвился. У гроба стоял согбенный, мрачный, когда пришла пора проститься, встал на колени и поцеловал покойного в тронутый желтизною лоб и всё что-то невнятно шептал.

Марина была рядом, старалась понять его наговор – молитва или его собственные слова покаяния? – но разобрать не могла. И на поминках старик сидел молча, как загнанный в ловушку зверёк…

Марина с любопытством посмотрела на мастерски сработанное изделие и похвалила:

– Вы на всякое дело ладный, дядя Ефим!

– Видишь… Могу и колёса, и дуги, што те угодно. Какой хозяин, ежели не может. Нашему брату, крестьянину, без ремесла жить нельзя. Тебе, поди, тоже что надо смастерить по хозяйству?

– Пока ничего не нужно… – Марина подумал в эту минуту, стоит ли говорить – пришла не любоваться поделкой. Хочет попросить дядьку Ефима быстрёхонько, не откладывая, свозить её в Родники к Александру. Согласится ли – занят тоже важным делом.

Старик, показалось Марине, чуть повеселел, поднял голову, расправил усы и, заметив Маринину нерешительность, спросил:

– По делу ко мне-то, Николавна, аль так просто, по старой памяти, заглянула?

– По делу, дядь Ефим. В Родники надо съездить.

– Неушто? В Родники?

– Сашу попроведовать, просит Степанка, говорит, по папке сильно соскучился.

– А что ж молчишь. Сразу бы и сказала, раз надо. Иди, собирайся – я скоро подъеду.

Дядя