что потом тебе потребовалось спасать агентов ФБР? Не переживай, - он понимающе покачал головой. – Здесь никого не наказывают за ошибки – это прерогатива Питера. И никто не обязан считаться с моими ожиданиями: у каждого есть своя точка зрение и, разумеется, право выбора. Только поэтому ты до сих пор с нами, не правда ли?

Он вдруг посмотрел куда-то мне за плечо, и я догадалась, что последние его слова адресованы отнюдь не мне. За забором мелькнул человеческий силуэт, и в калитку через секунду вошел Франциско.

- Я лишь прошу придерживаться основных правил, - продолжил Бенедикт. – Очень простых и, как мне кажется, вполне обоснованных.

Ноги мои словно приросли к земле; чтобы не сталкиваться взглядом с Франциско, я посмотрела на безглазого Манту, и мне, в моем обожженном виной сознании, почудилось, что даже он злится на меня.

- Поздновато вы гуляете.

- Ты прав. Оставим разговоры на завтра, - Бенедикт направился к дому. – Андреа, Николь постелила тебе отдельно на первом этаже, а она сама ляжет с Гвинет наверху.

- Спасибо, - выдавила я, с трудом разжав челюсти.

Как только он ушел, во дворе воцарилось гробовое молчание.

В жизни мне очень редко приходилось просить прощения всерьез. Потому что редко приходилось ошибаться. Наверное, я даже не помнила, когда делала это в последний раз, чтобы со слезами, с полным осознанием своей вины, а не просто по пустяку или ради сохранения хороших отношений. Франциско чуть наклонил голову, наблюдая за мной. Во взгляде его отражалась моя собственная неуверенность, словно он тоже имел повод усомниться в себе. Тоже боялся, что случившееся уже нельзя исправить.

- Давно приехали?

- Несколько часов назад. Вуд! – на одном дыхании произнесла я. – Мне очень стыдно за то…

- И мне.

- Тебе?.. Почему?

- Я говорил, что не причиняю зла людям. Так и было долгие годы, однако они продолжали ненавидеть, вынюхивать, чинить неприятности… не только мне, это не имеет значения, но и Бену, и Николь, и Дакоте – тем, кто всегда был на их стороне. Я убеждал тебя, что Джованни и вся его агентура ошибается на мой счет, но сорвался и ранил нескольких человек прямо на твоих глазах. Как ты теперь сможешь мне доверять?

- А ты? – глаза у меня против воли заслезились, и двор начал стремительно превращаться в одно мокрое темное полотно. – Это ведь я сдала тебя, и только я виновата в том, что произошло потом.

- Ты не позволила Джованни трансформироваться, чтобы помочь мне, и остановила меня, чтобы помочь людям. Ты спасла всех, кого была в силах спасти. Не нужно оправдываться, тем более передо мной, - Франциско поморщился. – Ты действовала в соответствии со своими принципами, а я свои нарушил.

- Перестань. Ты выставляешь меня чуть ли не героем, хотя я всего лишь беспорядочно пыталась исправить то, что натворила!

- Если тебя так сильно это гложет, я могу сказать, что прощаю тебя. Хотя никогда и не злился.

- Спасибо, - ощутив долгожданное облегчение, я решила, что сейчас витающее в воздухе напряжение спадет, и мы улыбнемся друг другу и сменим тему, но Франциско оставался серьёзным. – Для меня в тот день ты защищался.

- Это не совсем правда. Не в конце.

- Я познакомилась с твоими друзьями, узнала много нового о вашей жизни и увидела, за что вы сражаетесь. Мне стали гораздо понятнее твои разочарование и гнев.

- Теперь ты будешь оправдывать меня?

- Нет, но и осуждать не буду. Мы можем просто забыть об этом.

- О своих ошибках лучше помнить, чтобы не совершать их в будущем, - он поманил меня рукой. – Иди сюда.

Я бодро побрела к нему, чувствуя, как колет лодыжки высокая, давно не стриженная трава. Погас свет в последнем окне на втором этаже – наверное, в комнате Бенедикта, – и звезды будто бы сразу засияли ярче. С каждым новом шагом на душе становилось все свободнее, и уже с близкого расстояния я заглянула в пепельные, лучившиеся теплотой глаза Франциско и крепко обняла его.

Мы сидели во дворе до самого утра. Полусонное состояние, преследовавшее меня весь вечер, как рукой сняло; я описывала Франциско ощущения от околиозной маски, которую ему, как выяснилось, никогда прежде носить не приходилось, пересказывала дословно перепалки Нари и Джованни, вспоминала, как Мерилин билась за меня в суде и как страшно было выслушивать приговор. Когда по небу расползлась апельсиновая полоса рассвета, в голосе моем появилась надсадная охриплость.

- Потом пришел Габриэль… Вуд, это правда?

- Что?

- Что ты попросил его вытащить меня.

- Кто тебе сказал?

- Бенедикт так считает.

- Бенедикт, - с долей разочарования протянул Франциско. – От него сложно что-либо скрыть.

- Ты не ушел сразу, как только стал тогда невидимым, да? Ты видел, как меня забирают?

- Да. Я оставался в Далласе до тех пор, пока директор Харклифф не обозначил дату своего прибытия. Как бы ни старались Нари и Мерилин помочь тебе, с самого начала было ясно, что у них нет ни единого шанса. Суд над симбионтом по определению не способен разрешиться в его пользу.

- Вы с Габриэлем говорите одними словами. Хотя и ведете себя совершенно по-разному, - быстро добавила я, чтобы ненароком не нагнать на него болезненные воспоминания. – Когда он появился там… мне было жутко все это видеть, но сейчас я рада, что так получилось. Наверное, это неправильно…

- Неправильно бояться тюрьмы?

- Неправильно радоваться тому, что пострадали люди.

- Не накручивай себя, ты радуешься совершенно по другой причине.

Мы ненадолго замолчали, думая каждый о своем. Аббадон обустроился на заборе, как огромный филин на жердочке, и было удивительно, что он не прогибается под его весом. Для меня так и осталось загадкой, воздействуют ли демоны физически на неодушевленные предметы вокруг них и способны ли воздействовать вообще. Со стороны выглядело, будто бы да, но при этом я ни разу не видела, чтобы Аббадон задевал какую-нибудь табуретку или оставлял отметины на потолке.

- И как тебе наши?

- Мне нравится Бенедикт, и Николь тоже нравится.

- С Себастьяном, надо полагать, пока напряженно, - усмехнулся Франциско. – Ничего, ты не одна такая. Гвинет с ним враждует уже три года.

- Она к вам сравнительно недавно попала? Я так поняла, все остальные вместе с