год назад, и 30 марта Томаса Кранмера рукоположили на это место. В апреле Акт об ограничении апелляций запретил обращения в Рим по всем вопросам, это означало, что судьба Екатерины теперь полностью находится в руках Генриха. 23 мая Кранмер использовал свою новую власть, чтобы объявить брак Генриха с Екатериной Арагонской недействительным, и через пять дней подтвердил бракосочетание Генриха и Анны Болейн.

1 июня Кранмер имел возможность короновать Анну в обдуманно блистательной публичной церемонии. Официальное вступление королевы в город замышлялось как вознесение Девы Марии на небеса. Так и получилось. Акцент на классическую, а также библейскую мифологию Анна, по всей вероятности, тоже углядела при французском дворе. Для процессии в Вестминстерское аббатство Анна оделась по французской моде и в белое; во главе шествия двигались слуги французского посла в синем бархате с белыми плюмажами. В докладе Шапюи, направленном в Нидерланды, заявлялось, что толпа не подавала признаков радости. Однако Анне на голову надели корону святого Эдуарда, которую до сего времени использовали только для коронования монархов.

«Королева Анна, когда ты выносишь нового сына королевской крови, для твоего народа наступит золотое время!» – объявляли на коронационных празднествах, и оба родителя, казалось, свято верили этому пророчеству. Однако 7 сентября, в три часа пополудни, Анна родила, а ребенок, ко всеобщему разочарованию, оказался девочкой, которую тем не менее назвали Елизаветой в честь матери короля (и матери Анны).

В официальной версии говорилось, что рождение здоровой дочери, несомненно, верный залог, что последует здоровый сын. Хотя рыцарский турнир, назначенный в честь появления принца, отменили, заранее напечатанные объявления разослали, заменив в них слово «принц» на «принцессу», а французский посол снова стал почетным гостем на великолепных крестинах.

Если бы Анна Болейн родила мальчика, ее статус был бы неоспорим; она бы победила. Однако с девочкой в колыбели за все по-прежнему требовалось сражаться.

Дочери, конечно, было достаточно, чтобы обеспечить неослабную враждебность Анны к другой матери и дочери, которые могут встать на ее с Елизаветой пути. Она приказала, чтобы дочь Екатерины Арагонской Мария не только вошла в свиту ее дочери Елизаветы, когда маленькой наследнице дали свой двор, но и если Мария будет настаивать на обращении к ней как к принцессе, то фрейлинам Елизаветы следовало бить ее по щекам, «потому что она окаянная незаконнорожденная».

Нет сомнений, что агрессия Анны частично исходила из страха. Говорили, будто Анна сказала: «Она моя смерть, а я ее». Несколько раз Анна предпринимала примирительные шаги в отношении Марии, которые всегда отвергались; эту позицию активно поддерживала Екатерина Арагонская. Вероятно, Генрих и Анна были правы, когда они оба, но по отдельности, приписывали характерную для Марии неуступчивость ее «неукротимой испанской крови».

23 марта 1534 года, по иронии судьбы в тот самый день, когда папа римский с опозданием объявил свой вердикт в пользу Екатерины, парламент принял первый Акт о престолонаследии, назвавший Анну Болейн законной супругой Генриха, а ее детей наследниками английского престола. От всех важных лиц потребовали принести клятву в признании этого факта. Принцессу Марию объявили незаконнорожденной, и мать с дочерью понимали, что Марии будет велено отречься от ее титула.

«Дочь моя, я получила сегодня такие известия, что прекрасно понимаю, если все правда, что пришло время, когда Всемогущий Бог подвергнет тебя испытаниям; и я рада этому, – писала Екатерина Арагонская в выражениях, отражающих ее убеждение, что под угрозой могут быть сами их жизни. – Если тебе предстоят страдания, исповедуйся; сначала очистись; чти Его заповеди, соблюдай их, сколько Он будет давать на то свою милость, потому что тогда ты будешь надежно вооружена… мы никогда не войдем в Царствие Небесное без мучений».

В том ноябре принятый Акт о присяге престолонаследию потребовал от подданных принести присягу «быть верным королеве Анне, считать и принимать ее законной женой короля и законной королевой Англии, думать исключительно, что леди Мария, дочь короля от королевы Екатерины, является незаконнорожденной, и соответственно делать это без каких-либо угрызений совести». Также требовалось отказаться от любой «иностранной власти и властелина».

В конце года Генрих открыл парламент, чтобы провести Акт о супрематии, объявляющий, что Генрих VIII является и всегда являлся «единственным верховным главой на земле Английской церкви». Генрих и Кромвель решили подавить любое сопротивление, но основную вину, конечно, возложили на Анну.

Для женщины становиться козлом отпущения – пожалуй, обратная сторона традиционной заступнической функции королевы; та же разница в ответственности с монархами позволяла Маргарите Австрийской и Луизе Савойской заключить мирное соглашение легче, чем их мужчинам. Однако в июне 1534 года Шапюи докладывал о своих опасениях, в случае если Генрих отправится за границу: Анна поклялась (если на нее оставят власть на время его отсутствия) забрать жизнь Марии.

Интересен тот факт, что Анна Болейн полагала, будто ей предоставят полномочия регента, что она пойдет по стопам не только Екатерины Арагонской, но и тех великих влиятельных европейских женщин, которых она знала.

24

«Склонная к Евангелию»

Франция, Нидерланды, 1533–1536 гг.

За Ла-Маншем, как и в Англии, в течение примерно года после кончины Маргариты Австрийской и Луизы Савойской нарастали религиозные разногласия. Во Франции, когда Жерар Руссель, духовник сестры короля Маргариты Наваррской, прочел великопостную проповедь в Лувре, он за одну ночь стал звездой, к ярости католических консерваторов. Однако Руссель (как гневно написал ему реформатор французского происхождения Жан Кальвин), подобно его патронессе, придерживался очень узкой дорожки между евангелическими идеями и верностью католической церкви.

Обе группировки ходили по улицам с плакатами: умеренные винили Парижский университет за их истерическую реакцию, а консерваторы говорили о лютерaнстве и обвиняли Маргариту с ее супругом Генрихом Наваррским наравне с Русселем. Король Франциск вмешался, но Русселя арестовали. Маргарите пришлось броситься на его защиту, и в конце концов она нашла ему безопасную епархию на территории своего мужа. Она утверждала, что Руссель не говорил ничего еретического. Как такое могло быть? Он находился у нее на службе, а она никогда не слышала «такого яда».

Когда Маргариту Наваррскую злобно высмеяли в университетском фарсе, Франциск посчитал это личным оскорблением. Когда в феврале 1534 года один оратор осудил ее как представительницу реформаторов, Франциск потребовал посадить этого человека в тюрьму. Первой реакцией Маргариты было не объявлять отступления; напротив, она настаивала на политическом союзе против императора с немецкими правителями, протестантскими и католическими, а также попыталась привезти во Францию ученого Филиппа Меланхтона, близкого сподвижника Лютера. Однако религиозный вопрос раскалывал французский двор.

Одним из маловероятных новобранцев фракции реформаторов стала недавно прибывшая во Францию юная племянница папы римского Екатерина Медичи. Осенью 1533 года в сопровождении герцога Олбани (который был женат на сестре ее матери) Екатерина приехала в Марсель, чтобы вступить в брак со вторым сыном