как полотно. Интересно, он думал об испорченном станке или о покалеченной работнице? Вероятно, о том, и о другом.

Двое работников – прядильщик и главный съемщик – беспомощно стояли возле неподвижного станка, каретка застыла на полпути. Пострадавшая лежала на полу между кареткой и машиной. Вокруг тела, принявшего неестественную позу, была видна кровь, рядом с девушкой сидела другая молодая работница и пыталась носовым платком остановить кровотечение.

– О, господи, – вырвалось у Иоганна Мельцера при виде крови.

Ему пришлось опереться на машину, дышал он с трудом. Пауль, напротив, присел возле девушки, нашел пульс. Пульс был слабым, еле прощупывался. Из глубокой раны на правом предплечье сочилась кровь, платок сидевшей рядом девушки весь был ею пропитан.

– Дайте вашу косынку. Живо. Нужно перевязать, иначе она истечет кровью.

Работница вытерла руки о фартук и аккуратно сняла с головы платок.

– Не беспокойтесь, вам его заменят. Держите ее руку. Вот так хорошо. Мне нужна щепочка или что-то такое…

Пауль залез в карман пиджака и нащупал там карандаш, вставил его в петлю и туго закрутил.

– Она только хотела быстренько присучить нить, – заикаясь, пробормотала работница. – Вот и застряла и больше уже не выбралась. Придавило ее, и руки, и плечи. Я услышала, как она закричала. Хоть и шумно, а я все равно услышала. А ее лицо я в жизни его не забуду. Глаза вылезли, рот широко открыт… Дева Мария, помилуй, помоги нам, грешным, в смертный час.

– И сколько ей лет?

Пауль осторожно сдвинул головной платок со лба лежащей без сознания девушки. Его охватила ярость. Перед ним лежал, по сути, ребенок одиннадцати-двенадцати лет. Почему родители отправили ее не в школу, а на фабрику? И почему на фабрике отца нанимают детей? На публику у них и социальные учреждения, и детские сады, и квартиры, даже баня и библиотека…

– Да где же врач? – закричал отец.

– Хунцингер, бегите к привратнику и звоните врачу!

– Будет сделано, господин директор.

– Нет! – рявкнул Пауль, и Хунцингер раздраженно остановился.

– Помогите мне, – сказал Пауль работнице. – Крепко берите ее за руки. У нее есть пальто? Принесите.

Ему пришлось перебороть себя, чтобы поднять девочку из лужи крови. Сегодня пригодился его опыт фехтования в студенческом объединении, где приходилось перевязывать раны. Некоторые при виде крови падали в обморок. Пауль был не из таких.

Костюм, вероятно, уже не спасти, да и какая разница. Под ошеломленными и любопытными взглядами Пауль понес девочку на руках на улицу. Там их ждала та самая молодая работница, пожалуй, она единственная была в состоянии мыслить трезво.

– Вот ее пальто, господин Мельцер.

– Накройте ее. Хорошо. Поедемте со мной, я отвезу девушку в больницу.

– Мне ехать с вами? – робко спросила она. – Но мне нельзя. Как же моя дневная норма?

– Мы это уладим.

На поиск ключа понадобилось какое-то время: Иоганн Мельцер был столь растерян, что не смог сразу вспомнить, куда положил ключ.

– Что ты хочешь, Пауль? Везти ее в больницу?

– Да.

Отец закивал. Пауль видел, что у того тряслись руки. Все-таки как же беспомощен был отец перед лицом несчастья! И как они поменялись ролями! Теперь Пауль был тем, кто распоряжался, а отец – тем, кто выполнял распоряжения.

Работницу и пострадавшую Пауль разместил на заднем сиденье. Между тем подоспела ее мать, она тоже работала в прядильном цеху. Это была изможденная женщина с заостренным подбородком и ввалившимися щеками, она беспрестанно стенала, воздевая руки к небу:

– Глупая. Я ее предупреждала, но она же не слушала. Я вам клянусь, господин директор. Я ее предупреждала, она сама виновата…

– Идите работать! – грубо оборвал ее Иоганн Мельцер. Затем постучал в окно лимузина, Пауль уже сидел за рулем. Он с трудом опустил замерзшее стекло.

– Ну что еще? Нет времени.

– Спасибо тебе, Пауль.

Слова потонули в белом облаке пара, но Пауль их расслышал и был горд.

– Она справится, отец. Я дам знать, как только что-то прояснится.

И медленно поехал к воротам. В зеркало заднего вида был виден двор фабрики, отец стоял в своем темном пальто, без шляпы. Он так и стоял неподвижно, провожая их взглядом.

27

Мари покрутила в руках конверт. Обратного адреса не было, но она знала, чьей рукой размашисто написано: Фрейлейн Катарине Мельцер. Это было не первое письмо, как и предыдущие, его доставили с нарочным. Письмо принесли на виллу с указанием вручить строго в руки камеристке Мари. Мари то и дело передавала ответные письма – на розовой бумаге и надушенные. Сегодня посыльный уйдет с пустыми руками.

Когда Мари несла письмо на третий этаж, у нее было нехорошее предчувствие. С другой стороны, что она могла сделать? Доложить госпоже Алисии о тайной переписке? Это было бы предательством по отношению к Катарине. Нет, она не могла так поступить, особенно сейчас, когда бедняга от тоски проплакала полночи. И кроме того: письмо – всего лишь кусок бумаги. Ничего более. Не объятия и не поцелуи. Не такое, о чем могла бы пожалеть фрейлейн.

Мари постучала в дверь. Никто не ответил, тогда она осторожно нажала на ручку и заглянула внутрь. Поднос с завтраком по-прежнему стоял на столе, кофе, который она сама налила молодой госпоже, уже остыл. Мари тихо вошла и встала на цыпочки. Ага, госпожа опять легла в постель и теперь спала. Мари в нерешительности разглядывала спящую девушку и невольно улыбнулась. Катарина лежала, свернувшись калачиком, как котенок, обняв руками подушку, лицо скрыто распущенными волосами.

– Мари? – пробормотала Катарина. – Это ты?

У нее был на удивление неглубокий сон, иногда – особенно в полнолуние – Катарина не спала совсем. Во всяком случае, так утверждалось. Сейчас она потянулась, зевнула и убрала с лица волосы.

– Да, я. У меня для вас почта.

Катарина рывком вскочила и сдернула с себя одеяло.

– Почта? Что за почта? Приходил посыльный?

Вместо ответа Мари протянула конверт. Катарина вырвала его из рук камеристки, после чего ее бледное лицо расплылось в улыбке.

– Я знала, – прошептала она. – Ох, Мари, он не забыл меня.

– Он мог забыть вас, фрейлейн Катарина. Читайте спокойно, а я пока принесу вам кофе.

– Нет-нет! Останься, Мари! – взволнованно попросила Катарина, разрывая конверт. – Останься, Мари. Ты должна порадоваться вместе со мной, в одиночку я не хочу.

Мари послушно села на диван и стала ждать. Поначалу Катрина была захвачена чтением, лишь изредка глубоко вздыхала или радостно хихикала. Еще она шептала «Ох, любимый мой», или «Как же ты меня мучаешь», или «Ну нет, это уж слишком».

Мари предалась собственным