что они с господином Мельцером-младшим не приедут домой к обеду, – произнесла она и шумно отхлебнула горячий кофе.

Все присутствующие обменялись взглядами. Камеристка издевается? С чего госпожа после такого звонка, какие бывали каждый день, испытала настоящий шок? Мария Йордан поняла, что пора уже сказать как есть.

– Они не могут приехать, потому что на фабрике случилось несчастье. Молодой господин в больнице…

– Молодой господин? Он умер, что ли? – невозмутимо поинтересовалась Августа.

– Никто не знает, – мрачно подала голос Йордан. – Но если его увезли в больницу, то надежда еще есть.

– Разумеется. Иначе его бы сразу в морг увезли…

– Известно, как это случилось?

– Ужасно. Машиной раздавило.

– Пресвятые Мария и Йозеф!

– Наверное, все кости ему переломало…

– В конце концов и череп треснул…

– Разве я не предсказывала, что случится несчастье? Никто из вас мне верить не хотел. И вот оно!

У Мари закружилась голова. Она смотрела, то на одну, то на другую, слышала слова, но не понимала, кто говорит. Что-то в ней сопротивлялось верить в самое плохое, но одновременно перед глазами всплывали жуткие картины. Пауль весь в крови, машина ходит ходуном и шипит. Пауль отчаянно пытается выбраться, сопротивляется твердому металлу, который неумолимо, сантиметр за сантиметром, приближается к его телу. Ни один человек не способен силой мышц остановить железного монстра. Почему ему никто не помог? Где были все рабочие? И как можно быть столь легкомысленным?

Тем временем Августа и Мария Йордан соревновались друг с другом, чья версия ужаснее. Эльза вспомнила своего дядю, который погиб на металлургическом производстве, а Брунненмайер мрачно заметила, что худшее в этой истории – размолвка отца с сыном. Мари не выдержала. Она выбежала из кухни и помчалась по служебной лестнице на третий этаж, и только перед дверью фрейлейн ее осенило, что кофе так и остался в кухне.

«И что я накручиваю себя, – подумала она. – Может, не так уж все плохо. Шрам, сломанная рука. Но ничего, что угрожало бы жизни»…

Она сейчас возьмет себя в руки и вернется в кухню, возьмет кофейник, поставит его на серебряный поднос и понесет наверх, как и полагается. И ни слова госпоже Катарине. Ни слова, пока не прояснится, что, собственно, случилось.

Но пройдя несколько шагов, Мари почувствовала, как ее охватило отчаяние. И почему в новогоднюю ночь она была так непреклонна? Разве она сама не мечтала побыть с ним наедине, говорить с ним, ловить его нежный взгляд? Даже очутиться в его объятиях. Ах, да, она боялась потерять голову, наделать глупостей, которые им обоим вышли бы боком. А теперь он, возможно, никогда не узнает о ее…

– Китти! Элизабет! Где вы?

Мари привалилась к стене. Сердце забухало, словно барабан. Голос Пауля.

– В этом доме все с ума посходили? – бранился он полусерьезно-полушутя. – Китти?

Он взлетел по лестнице и возник в коридоре подобно привидению. Мари закрыла глаза.

– Мари? Тебе нехорошо? Мари!

Она взяла себя в руки, но сердце не унималось. Он жив и невредим. Все оказалось ошибкой.

– Господин… – тихо произнесла она.

Кажется, Мари облегченно выдохнула, потому Пауль улыбнулся и подошел ближе.

– Скажи только, ты перепугалась из-за меня, Мари? Это так? Ты поэтому такая бледная?

– Мы… мы все очень волновались.

– И ты?

Он перестал улыбаться. Он говорил на полном серьезе, смотрел ей в глаза, прося, умоляя, надеясь. Мари была слишком взвинчена, чтобы призвать себя к разумному поведению. И прежде чем она осознала это, она, заикаясь, заговорила. Слова полились сами собой:

– Сказали, что вас раздавил станок и вы в больнице. И, может, даже умерли. Я так боялась, что больше не увижу вас…

Он молчал и только смотрел. Боясь спугнуть счастливое мгновение, не смел даже руку поднять. Многое нуждалось в объяснении, но все это неважно. Важен был только ужас на лице Мари, дрожь ее тела, слезы в глазах. Только это имело для него значение, гораздо большее, чем все слова.

– Не надо бояться за меня, Мари, – только и пробормотал он. – Теперь мы будем видеться каждый день, я больше не поеду в Мюнхен.

Казалось, Мари больше испугалась этой новости, чем обрадовалась ей. Но оно и понятно. Откуда ей было знать, что он настроен серьезно. Настолько, что он и сам с трудом осознавал.

– Послушай, Мари, – произнес он и сразу почувствовал, как трудно найти нужные слова. – Я должен тебе объяснить. Знаю, мои слова покажутся странными, но я ручаюсь…

В этот момент распахнулась дверь, и в своем белом шелковом пеньюаре появилась Китти.

– Поль! – воскликнула она. – Ты хорошо спал? Ах, какой чудесный был вчера бал, правда? И кто была эта тощая в зеленом, с которой ты танцевал польку? Господи, какая некрасивая. Ну, хоть богатая?

Китти залилась смехом и бросилась брату на шею, вынудила его сплясать вместе с ней несколько тактов польки прямо здесь, в коридоре, заметив, что танцует он, как плюшевый медведь.

– Сейчас будем обедать, Поль. Пошли быстренько переодеваться, иначе мама рассердится. Мари, ты идешь?

Мари наблюдала за тем, как брат с сестрой вприпрыжку шли по коридору, и ловила беспомощные взгляды Пауля. Ее охватило странно-мечтательное настроение – сочетание блаженства, сожаления и надежды.

– Да, конечно, – тихо отозвалась Мари.

Теперь она полностью владела собой.

– Нежно-зеленое платье с широкими рукавами, фрейлейн Катарина? Или синее с матросским воротником?

Китти встала перед мольбертом и чуть склонила голову набок, она делала так всякий раз, когда что-то обдумывала.

– Лучше без матросского воротника, – решила она. – Я испачкаю его в супе.

– Тогда, значит, зеленое…

– Мари?

Камеристка уже открыла дверь в гардеробную и теперь через плечо посмотрела на Китти.

– Да, фрейлейн Катарина?

– Пауль тебе раздавал авансы? Скажи мне честно!

Мари поняла, что, видимо, тогда, в коридоре, они стояли слишком близко друг к другу. Естественно, Катарина сразу сделала выводы.

– Ваш брат очень добр ко мне.

Китти весело рассмеялась. Добр – не то слово: обходительный, превосходный собеседник, открытый и задорный парень. Настоящий, как золото. Лучший брат на свете.

– Осторожнее с ним, Мари, – заговорила она вдруг очень серьезно. – Несколько лет назад он соблазнил одну из наших горничных.

28

Элизабет не могла взять в толк, как взрослые люди могут вести себя настолько по-детски. И прежде всего мама, которая требовала от своих дочерей в любой ситуации не терять самообладания. Однако сама она, по мнению Элизабет, повела себя совершенно иррационально. И ко всему обвиняла сейчас в этом папу.

– Ты напугал меня до смерти, Иоганн! Я думала, у меня сердце остановится, когда ты сказал, что Пауль в