– Домой пришёл, – ответил Лёша. Его голос вновь отразился эхом в стенах замка, но больше не звучал нелепо.

– Домой? – Чернобог не открывал глаз, говорил устало. – А ключи от дома есть?

Лёша звякнул тяжёлой связкой.

– Есть, значит, – сухое, натянутое, как истончившаяся ткань, лицо искривила ухмылка. – И в какую дверь войти, конечно, знаешь. Иди, ищи её. Да скорее. Я сойду с трона, покину этот замок, шаги мои гулом разнесутся, уж ничего не поделать.

Лёша мало что понял, но два раза повторять не надо было. Искать её, бежать по замку, подбирать ключи… Быстро! И он помчался по каменной лестнице, спиралью уходящей ввысь. Лёша спешил, ловко перепрыгивая через ступеньки, потому что знал: ни черта он не разберётся в рунах. Даже если б понимал значения, нужно ещё угадать, какая именно дверь ему нужна, за какой скрывается её комната. Нет, он будет просто тыкать каждую из восемнадцати дверей каждым из восемнадцати ключей, пока не повезёт. Такой план.

Но уже у первой двери он понял, что это не сработает. Чернобог пошёл по замку, и замок заволновался. Из углов выскочили анчутки, щеря зубастые рты, а цветов, чтоб их отвлечь, у Лёши не было. Пока он возился с первой дверью, анчутки набросились, и он едва успел увернуться.

– Вот уж дом так дом, прямо хозяином себя чувствую, – бурчал он себе под нос, несясь дальше.

Лестница вдруг стала осыпаться под ногами. Нужная дверь должна быть на самом верху, по-другому и быть не может, останется только подобрать ключ. Но что скрывается за другими? От смеси любопытства и страха защекотало в животе. Лёша пробежал пальцами по ключам – палочка с веточкой вверх, палочка с веточкой вниз, палочка с двумя косыми линиями, домик, молния, просто ровная линия… На дверях – ни одного опознавательного знака.

Лестница дрожала и сыпалась, из углов лезли анчутки. По воздуху плыли привидения – как же он боялся их в детстве! А сейчас не трогают, и чудесно. Кусок лестницы обвалился прямо перед ним, Лёша нырнул в коридор и прижался к стене. По левую руку была дверь – и, словно подарок судьбы, прямо под ручкой кто-то выцарапал руну: две вертикальные линии под треугольной «крышей». Лёша нашёл подходящий ключ, вставил в замочную скважину и повернул. Дверь распахнулась, он шагнул на порог и еле устоял на ногах. Бурный поток, но не водный, а воздушный нёсся по полу, а вокруг – ничего. Он никогда не смог бы описать это, даже вспомнить толком потом не мог, но знал: над воздушным потоком было самое настоящее Ничего.

Дом.

Не таким он представлял его себе. Подтянувшись, Лёша вскарабкался по ступеням и побежал выше. Нет, теперь точно на самый верх. Ноги стали ватными, когда он понял, что добежал до последней двери, миновав остальные. Назад дороги не было, ступени раскрошились, под ногами зияла пропасть. Если ошибся, то всё. Но дверь еле заметно отливала серебристым сиянием, только ключ осталось подобрать. Лёша решил пробовать все восемнадцать – нет, семнадцать, один уже выбыл.

И тут случилось странное. Призраки, на которых он не обращал внимания, вдруг вполне по-настоящему принялись тянуть его за руки, вырывать связку. Только оберег в виде молнии немного отпугивал их. Это ведь тоже руна – Сила. Может, ключ с этим символом? Или нет, слишком просто. Что может быть её символом? Хоть по начертанию, интуитивно… Он вдруг понял, что совсем не думал о Дивье всё это время, не вспоминал её, даже почти позабыл. Остался только смутный образ: звёздные волосы, тонкая кожа, мягкие черты, невесомые шаги… Шаги.

Какой же он дурак! Ведь засматривался на её голые ступни, на татуировки. Когда они шли вместе, он смотрел куда угодно, только не на них, но всё же разглядел украдкой… Он точно помнил, вокруг какой руны вился узор, хоть и не знал её значения. Вертикальная линия, от неё две косые влево. Вот и ключ. Чуть не выпал из рук.

Скрип двери как электрический разряд по позвоночнику.

Дивья собрала волосы и сменила ситцевое платье на тяжёлое бархатное. Когда Лёша вошёл, она вскочила в волнении, свела брови. Злилась на него? За то, что ушёл, или за то, что вернулся? Комната была обыкновенной, хоть это радовало. Чем-то напоминала Марьянину. Только окно, к которому Дивья резко развернулась, выходило на синюю муть небесного океана.

– Зачем? – спросила она. – Зачем вернулся? Я же говорила, здесь только темнота, только вечное забвение, без времени, без жизни…

– Ты и темнота – всё, что я расслышал, прости. Кажется, это меня не напугало, – ответил Лёша. – Всё было обманом, правда? Чернобог, великий и могущественный, лишь отдал тебе частицу своего мира, чтобы ты украсила и сохранила её.

– Украсить могу лишь тёмными тонами, – грустно произнесла Дивья. – Тебе здесь не место.

Он подошёл к ней, близко-близко. Прошептал на ухо, стоя позади:

– И ты хочешь, чтобы я ушёл, да?

– Да, – сказала Дивья так же холодно, как и в прошлый раз, но сейчас он лишь улыбнулся.

– Я могу попробовать уйти, хоть это и нелегко, – сказал он, отстранившись. – Там больше нет лестницы. Жаль, портрет с собой не забрать. Я видел, ты нарисовала меня прямо на стене.

Лёша почувствовал, как она напряглась, сжалась от смущения, но не повернулась к нему, не посмотрела ни разу. Он взял её руки – пальцы сплелись, приблизился губами к шее, не касаясь, весь превратился в горячий пульсирующий поток. Оберег обжёг ладонь.

– Ох, чёрт.

Он отошёл от Дивьи и глянул в окно:

– Серьёзно, здесь есть другой выход? Чернобог покинул замок, и, кажется, он вот-вот рухнет.

Дивья покачала головой:

– Даже если рухнет, восстановится вновь.

– А мы? Тоже восстановимся? Нет уж, надо как-то выбираться.

Ему в голову пришла безумная идея. Вот только как позвать?.. Он распахнул окно и рассыпал по воздуху ключи, возвращая хранителю, а оберег снова накинул на шею.

– Рарог! – закричал он. – Приди на помощь!

Дивья смотрела удивлённо то на Лёшу, то на окно, пока в проёме не забились языки пламени. Вещая птица Рарог обратила к ним суровое золотое лицо, свела брови и запела так, будто резала металлом:

– Я птица вещая,

Не ездовая!

Может, и плохая была идея.

– У нас нет другого выхода, – сказал Лёша, – пожалуйста.

Рарог даже не взглянул на него, зато низко склонил голову перед его спутницей, приглашая. Вскоре Лёша уже прижимал одной рукой к себе Дивью, а другой обнимал шею вещей птицы, молясь всем, кому только мог, чтобы не сгореть и