не станет. Михайла уверял, что таких гусей по всему Арзамасу не найти – откормленные. Вот только везти их как? Не грабят у них по дорогам? Пожалуй, всех гусей отберут. Но купец уверял, что у них тихо-ни про ляхов, ни про разбойников не слыхать.

– Ну, когда так, – сказал Михайла, – присылай в Арзамас к Семейке Жилецкому приказчика. Посмотрит он гусей, сговорится о цене и пускай забирает. Зимой гуси ходкий товар.

На том и порешили.

Хозяин сразу же домой вернулся, а как Михайла со Степкой вышли на улицу, Степка так и покатился.

– Ну, и ловок ты врать, Михайла! – крикнул он. – Чего ты ему наплел про гусей!

– Ништо, пускай поищет. По крайности, узнали мы что тут ни ляхи, ни казаки не рыщут. Вернемся, сразу же и в путь. Кинешма отсюда рукой подать. Засветло будем там.

Михайла расплатился с хозяином, и через полчаса они уже ехали дальше.

Степка развеселился, хохотал, говорил, как приедет приказчик в Арзамас и будет там искать семейку Жилецкого, а там такого, может, сроду не бывало. А коли найдется такой, вот-то будет диву даваться, кто это про него в Юрьевце говорил. Может, он никогда гусями и не торговал.

– Ну, в Арзамасе у всех гуси есть, – сказал Михайла. – Разве ты не видал, как с Алябьевым ходил?

– Как не видать? – вскричал Степка. – Да там летом, что зимой, все бело кругом. Гусиными перьями, что снегом, земля засыпана.

– Ну, вот видишь. Найдет он там гусей. Не у Семейки, так у иного кого.

Так они болтали и хохотали чуть ли не всю дорогу.

Уж и смеркаться стало, надо бы и Кинешме быть, а ее и духу не было. Сбиться тут некуда – дорога все берегом Волги шла. Наконец вдали смутно выступили купола церквей, и тут как раз, точно из-под земли выросла, окружила их кучка всадников.

– Подавай казну! – крикнул один, схватив под уздцы лошадь Михайлы.

Михайла выхватил из-за пояса топор, но взмахнуть не поспел. Кто-то вырвал у него топор, – Михайла еле успел крикнуть Степке: «Скачи домой», как его обухом его же топора так ударили по голове, что он выпустил поводья и скатился на землю.

Степка, пока на него не смотрели, погнал лошадь назад вскачь, но, проскакав немного, свернул в небольшую балку и притаился там. Он слышал, как разбойники переговаривались меж собой, обирая Михайлу вытащили из-за пазухи у него мошну, сняли тулуп, валенки, шапку, и один крикнул:

– Ну, этот не встанет! А другой где?

– Ускакал, что заяц, – сказал кто-то.

– Да тот со страху-то, поди, и не разобрал, кто на них напал. Гадает – разбойные люди. Надо тотчас в Кострому послать. Наших-то там много. Они от себя уж к Заруцкому да к Просовецкому пошлют, повестят, что на Кинешму да на Кострому ладят из Нижнего ополченье весть. Спасибо Кухтину, что упредил. Вы с Остапом враз в Кострому и скачите, а мы тут в Кинешме покуда притаимся.

Степка весь трясся, присев на корточки в балке. Опасался, как бы лошадь не заржала и не выдала его.

«Дядька-то, – мелькало у него, – к Кухтину послал. Все он, дьявол лысый!»

Наконец казаки ускакали прочь.

Степка подождал еще немного, – ничего больше не слышно. Он тихонько, оглядываясь во все стороны, вышел из балки, оставив там лошадь, и побежал на то место, где на них напали. Михайла, весь белый, как снег, лежал на дороге, раскинув руки. Степка бросился перед ним на колени, поднял его руку рука, как неживая, упала на снег, попробовал голову приподнять – тоже упала, и весь он точно каменный стал. Степка вспомнил, как жалостно Михайла свистал. «Чуял, верно, смерть», – подумал он. И неожиданно для самого себя он вдруг громко взвыл, утирая глаза рукавом тулупа. Но сейчас же он точно услышал, как Михайла наказывал ему сразу же скакать домой, к князю.

Степка побежал к балке, вывел коня на дорогу и, что было сил, погнал его в обратный путь. Он решил не заезжать ни в Юрьевец, ни в Балахну, коли сильно устанет, где-нибудь в деревне передохнуть. Мамка сунула ему потихоньку три алтына, так он и заплатить может, коли придется.

X

Обратный путь Степка проделал в два дня, останавливаясь только ночью в деревнях. Подъезжая к Нижнему, он вдруг вспомнил про Марфушу. «Вот, поди, убиваться будет», – подумал он, и решил, не заезжая домой, проехать прямо к князю Пожарскому.

Князь удивился, увидев одного Степку.

– Скоро как, – сказал он. – А Михайла где? К Козьме Минычу проехал?

Степка минуту помолчал. Не знал, как сказать.

– Убили нашего Михайлу… – проговорил он и всхлипнул.

– Да ну? – вскричал Пожарский. – А Козьма Миныч знает?

Степка мотнул головой.

– К тебе я прямо.

– Беги живо в земскую избу, веди его. Враз нам обоим все скажешь.

Немного погодя Степка вернулся в Козьмой Минычем. Тот очень огорчен был.

– Ну, Степка, сказывай все по ряду. Как ехали-то вы?

– Ехали-то хорошо. Стал было Михайла свистать да так жалостно. Я сразу подумал: не к добру то, смерть, видно, чует.

– Ну, ты дело говори, – оборвал его Козьма Миныч. – Сколько в первый день проехали?

– В Балахне заночевали.

– Что больно близко? – спросил Козьма Миныч.

– Михайла сказывал – ты де велел Кухтина повидать, обо всем спросить. На него, мол, положиться можно.

– То так, – подтвердил Козьма Миныч. – Ну, он что?

– Ну, он сказывал во всем де том краю об казаках и не слыхивали. На ночь выезжать не велел. Ну, переспали мы…

Дальше Степка подробно рассказал про Юрьевец и про то, как под Кинешмой на них напали казаки, убили Михайлу и как они переговаривались и благодарили Кухтина: он их обо всем повестил.

– Ах он сукин сын! – вскричал Козьма Миныч. – Прикинулся как! И ратников прислал. Ну, ладно, попомню я ему. Сказывай дале, Степка.

– Как они ускакали, я тотчас к Михайле кинулся: гадал – оживеет он. Где там. Лежит белей снега. Поглядел я и поскакал к вам – повестить.

– Молодец, Степка, – сказал князь. – Может, отоспаться хочешь, так ступай домой.

– Почто домой… Не хочу я спать… – сказал Степка.

Ему очень не хотелось домой, где его непременно увидит Марфуша.

– Ступай, ступай, – подтвердил и Козьма Миныч.

Степка отвел лошадь на конюшню, поговорил с конюхом, а там, делать нечего, поплелся домой. Он решил юркнуть прямо в светелку к матери. Там и сказать. При матке-то не станет Марфуша много спрашивать. Не посмеет.

Но вышло не так. Только что вошел он во двор, тут, точно