Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Только по дороге Степка рассказал Михайле, что с ними, в ополчении, идут княгининские обозчики. В Нижнем как-то все некогда было. Михайла обрадовался: все-таки свои люди, – будет с кем словом перемолвиться.
День выдался погожий. До того целую неделю снег так и валил, метель мела. Самая середина зимы. С нагорного берега, сколько глаз хватал, все было застлано белым пушистым ковром-и сама Волга, и луга за ней. Деревенские крыши совсем замело, так что и деревни еле видны были. Дороги меж деревнями чуть виднелись. Обозы не успели их дочерна истоптать. Кое-где только на низком берегу, точно черный муравей по белому полю, крестьянская лошаденка медленно тащила что-то, должно быть, воз дров или хворосту. Тихо было, точно не настоящее все кругом, будто как в сказке в тридесятом царстве.
Давно уж у Михайлы не было так покойно на душе. Он оглянулся на Степку. Тот тоже что-то притих, не болтал, не бахвалился. Точно его какой-нибудь волшебник заколдовал. Первый раз за много времени губы Михайлы вытянулись, и раздался тихий протяжный свист, такой тонкий и ровный, точно это не он свистел, а тихонько на что-то жаловалась сама эта белая бескрайняя равнина. Степка посмотрел на Михайлу, и отчего-то жалко ему стало того, сердце защемило. Он послушал-послушал, а потом подъехал к Михайле ближе, тронул его за рукав и сказал негромко:
– Не надо, Мишенька, больно жалостно! Никогда еще ты так не свистал.
Михайла с удивлением посмотрел на Степку: разве правда так жалостно? Он сам и не заметил. Он замолк и сказал:
– Ну, подгони, коли так. Ишь солнце-то уж будто склоняться начало. Наверно, близко и Балахна. Ты-то ведь ходил к ней с Алябьевым.
– И то близко, – сказал Степка, – вон те мельницы, гляди, будто под самой Балахной.
Они погнали лошадей и скоро уж въезжали в маленький занесенный снегом городок. Стены во многих местах были разрушены и тоже занесены снегом. Козьма Миныч наказывал Михайле заехать прямо в земскую избу, спросить там Василия Кухтина и уж у него разузнать, как там и что и кому ноне Балахна прямит.
Земский староста Василий Кухтин с почетом встретил гонца от Козьмы Миныча.
– Давно у нас никто не бывал, и мы ни про что не слыхали, – сказал он.
– А как же у вас стены порушены – спросил Михайла. – Стало быть, кто-нибудь нападал? Кухтин рукой махнул.
– То у нас еще с той поры, как на нас Алябьев ходил. Гадали мы тогда своим умом жить, да не вышло. С той поры мы уж за Нижним Новымгородом – куда он, туда и мы. И ратников послали – десятка с два, как Козьма Миныч стребовал. По Козьме Минычу мы во всем равняемся. В нашем городишке такой головы и не сыскать. Слыхали мы, ополченье он на Москву посылает. Скороль? – Ополченье у нас большое собрано, – сказал Михайла. – Во всей Балахне, почитай, столь народу нет, сколь у нас ратников.
– Чего ж не идете?
– Да вот, слышно, которые города ляшскому королевичу крест целуют, а которые воренку, Маринкину сыну. Так Козьма Миныч опасается, не засели ль где казаки аль ляхи – не напали б на нашу рать.
– Не слыхать, – равнодушно проговорил Кухтин. – Мы ноне ни про что и не ведаем.
– Ну, когда так, – сказал Михайла, – покормим лошадей да и поедем дале, на Юрьевец, а там на Кинешму.
– На Кинешму? – переспросил Кухтин.
– Да. Нам так князь Пожарский наказывал. А ты, может, что про нее слыхал?
– Нет. Так я. Где мне знать? Сами увидаете.
Михайла посмотрел на него, но ничего не сказал.
– Юрьевец-то далеко, десятков пять верст, поди, будет, – проговорил, помолчав, Кухтин. А дни ноне короткие. Може, переспите, а утром, поране выедете? И лошадок – старые люди говорят – поначалу беречь надо. Потом разойдутся, легче им станет.
Михайла поглядел на Степку. Тому, видно, тоже не сильно хотелось вновь в путь пускаться. – Ин, ладно, – сказал Михайла. – Послушаем стариков.
– Идемте, коли так, ко мне, – позвал Василий Кухтин.
Как только Михайла перестал выспрашивать его, так он сразу точно успокоился и подобрел. Он привел их в свою избу, покормил ужином и уложил спать на полати, посулив пораньше разбудить. А как только они заснули, он сразу же вызвал старшего сына во двор и велел ему живей седлать лошадь и скакать наперерез, минуя Юрьевец, в Кинешму и там повестить куму его, Сидорке Таскаеву, что к ним от Козьмы Миныча гонец едет, так чтоб поберегались, помалкивали про воренка. Не то с Нижнего на них рать пришлют, как в давние времена на Балахну Алябьев приходил да весь город в разор разорил.
Сын сразу срядился, оседлал коня и поскакал.
Совсем еще ночь была, как Кухтин разбудил своих гостей.
– Справляйтесь, молодцы, – сказал он, – чтоб до ночи в Юрьевец поспеть.
– Спасибо тебе, Василий Нилыч, – сказал Михайла. – Недаром Козьма Миныч сказывал, что ты его посланцам всегда порадеешь.
Кухтин ничего не ответил, но стал усиленно угощать их, прося хорошенько зарядиться в дальнюю дорогу.
Сам он побудил младшего сына и послал оседлать им лошадей.
Выехав, Михайла со Степкой не могли нахвалиться ласковым хозяином.
– Ну, а теперь, Степка, помалкивай, откуда мы едем и за каким делом. Не то говорить не станут ни про что.
– А почто ж ты тому Кухтину все выложил? – спросил Степка.
– Козьма Миныч мне так наказывал.
Степка только головой покачал.
В Юрьевец они приехали, как уж совсем смеркаться стало, и остановились на постоялом дворе. Михайла сказал хозяину, что едут они с Арзамаса. У его дядьки там большое стадо гусей. Раньше-то они в Нижний продавали, а нынче там у них не взяли: собирают ополчение, и купцы все свои капиталы жертвуют, никаких товаров не закупают. Вот дядька и послал его вверх по Волге поспрашивать, не покупает ли кто гусей.
Хозяин обещал наутро свести Михайлу к своим знакомым купцам, поговорить про гусей. Ночь они проспали в избе, а ранним утром хозяин сводил Михайлу к одному купцу и рассказал, с чем Михайла приехал. Тот стал спрашивать, хороши ли у них гуси, – может, кожа да кости, никто и покупать