ни с боярами московскими, ни с казаками не по пути. Да и духовные владыки по-разному мыслят. Гермоген патриарх, пока на воле был, от казаков остерегал, ворами их звал, а из Троицкой лавры грамоты шлют, чтоб к казачьим таборам на подмогу шли: они де за веру нашу бьются и ляхов гонят. Вот ты и рассуди, князь, – продолжал Козьма Миныч, как тут проведать, какие города от кого грамоты получали и кому крест целовали. Мы пойдем без береженья, а на нас могут в каком ни есть городу ударить и рать нашу до времени ослабить.

– Нельзя же, – вскричал Пожарский, по всем, что ни есть на Руси, городам посольства слать! Этак три года пройдет, покуда мы всех опросим.

– Зачем посольства? Не то у меня на мысли.

– Ну, так говори что, Козьма Миныч. Я в твой разум большую веру имею.

– Есть у меня такой человек – Михайла Чевкин. Он за пять лет, можно сказать, всю нашу Русь исходил. И под Болотниковым бился, и в Тушино пробрался, – только вор ему больно не по сердцу пришелся, – и у Ляпунова был, и мне от московских посадских грамоту привез. Я к нему доверье имею. Вот кабы дать ему доброго коня и послать его тем путем, как ты рать вести думаешь, да велеть разузнать, как там и что. Казаки у меня с головы не идут. Опасаюсь я, не надумали ли они чего супротив нас. А коли бы с ним еще твоего посыльного Степку отправить, они бы, верно, седмицы в две либо в три много разузнали и нас повестили. Двоих-то лучше, потому время ноне не тихое – неравно которого и убить могут, ну, другой воротится. Всё мы без вести-то не останемся.

– Ну что ж, Козьма Миныч, то ты ладно надумал. Отправляй своего Михайлу, пусть он лишь перед тем ко мне зайдет. И Степку ему дам, хоть и привык я к нему. Шустрый паренек, спасибо тебе за него.

Козьма Миныч подивился про себя, что князь Степку одобряет, но спорить не стал, попросил князя кликнуть Степку и тут же велел ему сбегать домой и наказать Михайле сразу же прийти к князю.

Степка сейчас же побежал бегом домой. Немного он побаивался. Может, не угодил он в чем князю и тот хочет Михайлу про него расспросить. «Ну, ладно, – решил он, – Михайла не выдаст. Сам же меня князю сосватал».

Михайла удивился. На что он может князю понадобиться?

Князь Пожарский сразу же рассказал Михайле, в чем дело. Растолковал, что надо ему разузнать, в каких городах побывать. Сказал, что спрашивать надо с осторожкой, чтоб не проведали, чего им надо, и не замели следы. А то может и не разузнать ни про что.

– Ну, да Козьма Миныч хвалил тебя, сказывал, что смекалка у тебя есть.

Михайла очень обрадовался. Вот как Козьма Миныч об нем полагает. Стало быть, доверяет же ему. Не всякому такое дело поручишь.

– Ну, а чтоб ты мог кого послать к нам с дороги, повестить о чем, – сказал еще Пожарский, я с тобой Степку отпущу. Парень он шустрый.

Михайла обрадовался и этому. Хоть и озорник Степка, а Михайла к нему привязался. С ним ему веселей ехать будет.

Князь открыл сундук, достал оттуда кожаный мешочек с деньгами и подал Михайле.

– Вот тебе пять рублей, – сказал он.

У Михайлы никогда еще не было таких денег. Только когда своему князю казну вез, да недалеко увез. Он с опаской сунул мешочек за пазуху.

После того князь отпустил Михайлу, а Степке велел позвать к нему конюшего и тому приказал отобрать у него на конюшне двух добрых коней, выученных под седлом ходить, и отвести перед вечером к Козьме Минычу со всем прибором. Степке тоже наказал итти вечерять к дяде, хорошенько срядиться и до света оседлать лошадей и побудить Михайлу, чтоб во-время выехать.

IX

Михайла летел домой как на крыльях. Надо поскорей Марфушу обрадовать. И так ему посчастливилось, что повстречал он Марфушу на улице, и вызывать не понадобилось. Тетушка Татьяна Семеновна посылала ее к куме своей Настасье просить ее побывать у Татьяны Семеновны. Михайла подошел к Марфуше и, поздоровавшись, радостно заговорил с ней, рассказал, какую ему князь Пожарский честь оказал и куда шлет. И так Михайла помышляет, что не иначе как Козьма Миныч ему на Михайлу указал, стало быть, доверье к нему имеет. Уж он постарается, а коли угодит он князю, может, князь по его просьбе за него перед Козьмой Минычем сватом будет. – Такому свату не откажешь. А, Марфуша? – и Михайла даже засмеялся от радости. Да ты что, Марфуша, голубка моя? – удивился он, взглянув на затуманившееся лицо девушки. Аль не рада ты, что мы с тобой еще до похода на Москву заручимся? Уйду я на Москву и знать буду, что тут меня невеста сговоренная ждет. Сердце ты мое, да что с тобой? Обидел тебя кто?

Марфуша взглянула на Михайлу полными слез глазами и горестно перевела дух.

– Никто меня не обижал, Мишенька. А только… боязно мне… Сам же ты говоришь, что и казаки-воры, и ляхи, и недельные люди по всей земле рыщут. А вы-то одни, без ратников. Вот и засекут…

Михайла весело рассмеялся.

– Вот ты о чем! Полно-ка ты, любонька. Ты гляди, всю нашу землю исходил я, иной раз пеший, и ничего мне не сталось. А тут мы вдвоем будем, на конях. Хочешь, для бережения, топоры возьмем, Аль, может, вилы прикажешь, аль косы?

– Смеешься ты, Мишенька. А у меня дух замирает. Вдруг, неровен час, забьют тебя. В тот час и меня, горькую, тот злой человек жизни решит. Не жить мне без тебя.

– Полно ты, Марфушенька, – сказал Михайла, вернусь я к тебе, не опасайся. Иди теперь домой с богом. И не тревожь себя попусту. Седмицы через две я вернусь. Жди меня.

За ужином Козьма Миныч тоже поговорил с Михайлой, повторил, что разведывать надо с осторожкой. На одного лишь может Михайла во всем положиться – на Василья Нилыча Кухтина в Балахне. Тот Козьму Миныча как отца родного почитает. Уж он не выдает. А с иными всегда надо ухо востро держать.

Михайла со Степкой выезжали весело. Обоим им эта поездка была по сердцу. Оба надеялись заслужить перед князем Пожарским, если выполнят его наказ. Кони у них были добрые, были и деньги, и припасы, и ехать надо было в новые места, где ни один