Но я чувствовала, что куда более страшным грехом мясника была попытка обмануть.

– И никто не может лгать Комизару? – добавила я.

– Это самое главное.

В Санктуме мы спешились перед крылом Совета, и Комизар повернулся ко мне. Его лицо было забрызгано кровью.

– Надеюсь, к завтрашнему дню ты как следует отдохнешь. Это понятно? Больше никаких темных кругов.

– Как прикажете, Комизар. Сегодня ночью я буду спать хорошо, даже если для этого мне придется самой себе перерезать глотку.

Он улыбнулся.

– Кажется, мы наконец-то начинаем понимать друг друга.

Рейф

Когда мы вернулись, Джеба рядом не было, но я знал, что он здесь – кто бы мог подумать, совершенно венданец на вид и по речи, и на душе у меня стало легче. Немного. Сегодня я видел, какая участь может его ждать, если его разоблачат. Какая участь может ожидать всех нас.

– Тебе совсем не обязательно делать это самому, – заметила Каланта.

– Привычка.

– Посланцы в таком зажиточном королевстве, как Дальбрек, сами чистят лошадей?

Нет. Но солдаты ухаживают за своими конями сами. Даже если эти солдаты – принцы.

– Меня так воспитывали, – сказал я в оправдание. – Мой отец был коннозаводчиком и говаривал, что лошадь, за которой хозяин ухаживает сам, будет стараться вдвойне. Я не раз убеждался в его правоте.

– Тебе все еще не по себе от увиденного.

Три головы, насаженные на колья, не выходили у меня из ума. Я опустил руку со скребницей.

– С чего ты взяла?

– Ты делаешь долгие и резкие взмахи. А глаза сверкают, словно холодная сталь – как всегда, когда ты сердишься. Я неплохо изучила тебя, эмиссар.

– То, что я видел – это дикость, – признал я. – Но меня не касается, что вы делаете со своими предателями.

– А в вашем королевстве предателей не казнят?

Я погладил коня по морде.

– Ну вот и все, дружище, – я вышел и закрыл за собой денник. – Мы не оскверняем тела. Но ваш Убийца, похоже, преуспел в этом искусстве.

Я хотел повесить скребницу на крюк, но рука замерла на полпути. Каланта обернулась посмотреть, что я увидел.

Там стоял Лия.

Рубашка разорвана на плече, лицо бледное, как полотно. При Каланте я вынужден был притворяться, что меня это нисколько не встревожило. Лия не глядела на меня и, обращаясь только к Каланте, сказала ей, что Комизар ждет снаружи, а она зашла поискать свой плащ, который утром где-то забыла. Не попадался ли он на глаза Каланте?

Каланта метнула на меня быстрый взгляд, после чего посоветовала Лии поглядеть, не висит ли ее плащ в дальнем конце конюшни – там в стену вбиты крюки для одежды.

– Я тоже подожду снаружи, – добавила она.

– Зачем ты уходишь, – начал я, но Каланта уже закрыла за собой дверь.

Лия осторожно обошла меня сзади, отводя глаза, и сняла с крючка свой плащ.

– Мы одни, – шепнул я, – Твое плечо. Что случилось?

– Все в порядке, – ответила она, – мы просто не сошлись во мнениях относительно выбора одежды.

Но в этот миг я заметил кровоподтек у нее на виске. Не раздумывая, я отвел в сторону ее волосы.

– Что он…

– Ударилась о край стола, – поспешно вымолвила она, отводя мою руку. – Не обращай внимания.

Лия заговорила тихо, не поднимая глаз от плаща, который сжимала в руках.

– Нам надо думать, как выбраться отсюда. Когда вернется Каден, я, может быть…

Я втолкнул ее в денник.

– Не говори ему ничего.

– Он не такой, как они, Рейф. Он может понять, если…

Я схватил ее за плечи и потряс.

– Послушай, – злобно зашептал я. – Он такой же, как все они. Сегодня я любовался делами его рук. Не говори…

Лия вывернулась из моих рук, плащ упал на пол.

– Прекрати указывать мне, что делать или говорить! Как же я устала от того, что все норовят мной командовать, слова не дают сказать!

Глаза у нее блестели то ли от страха, то ли от злости – я не мог понять. Что сегодня произошло?

– Лия, – я заговорил тише и спокойнее, – утром я видел один из…

– Это эмиссар вас задерживает, принцесса? – В дверях денника стоял Комизар.

Мы поспешно отстранились друг от друга.

– Я лишь подал принцессе плащ. Она его уронила.

– Вы так неловки, принцесса? Впрочем, сегодня был долгий, трудный день. – Он подошел ближе: – А что насчет вас, эмиссар? Прогулка доставила вам удовольствие?

Мне удалось ответить бесстрастно и ровно.

– Несколько улиц в квартале Каменных ворот показались мне довольно любопытными, – и я добавил, чтобы слышала Лия: – А еще я видел искусство вашего Убийцы. Насаженные на колья головы безусых мальчиков, которых он казнил, под солнцем сильно раздулись.

– В этом весь смысл. Зловоние измены – о, у нее особый аромат – и забыть его непросто.

Он небрежно, будто давнюю подругу, взял Лию под руку (прежде я не замечал такой фамильярности) и вывел из конюшни. Я думал, что не совладаю с собой, но подавил негодование и снова начал чистить коня, как будто все это было мне безразлично. Я проводил по его бокам быстро и резко. К такому я не был готов. Никакие военные стратегии или упражнения не могли приучить меня к такой ежедневной пытке – видеть этого человека и не убить его.

На площади собрался не десяток-другой, ее наводнили сотни людей. Я чувствовала, что откуда-то издалека на меня устремлены глаза Комизара, что он неотступно следит за мной, стараясь сбить меня с мысли. Я заговорила, сперва неуверенно, пытаясь нащупать и протянуть нити доверия, над которыми он не будет иметь власти. Слова звучали неуверенно, неловко – так мы молимся в детстве.

Я закрыла глаза и начала снова, глубоко и размеренно дыша, ждала, ждала, к сердцу все ближе подступало отчаяние – и тогда я что-то услышала. Это была музыка. Слабый отдаленный звук зитара. Зитара моей тетушки. А следом зазвучал голос моей матери, раздалось эхо, которое всегда летало по цитадели, вторя ее пению. Даже моего вечно занятого отца эта музыка заставляла забыть о неотложных делах. Я повернула голову, прислушалась, впустила музыку в себя, как в первый раз, и фальшивые слова исчезли, растворились.

Мое поминовение началось с напева, с мелодии без слов, вторящей зитару. Каждый ее звук был рожден ритмами мироздания – эти ритмы сейчас пронизывали меня. Песня эта не принадлежала ни одной из стран, никому из людей, только мне и небесам. А потом пришли и слова, о благословении жертвоприношений, о долгом путешествии девы – и я, поцеловав два пальца, подняла их к небесам, один за погибших, а второй – за грядущих.