Пятнадцатого марта тысяча девятьсот восемьдесят второго года доктор Джон М. Дэвис, который сменил Джудит Бокс на посту клинического директора ЦСПО, записал в истории болезни Миллигана следующее: «Мы полагаем, что состояние мистера Миллигана достаточно стабилизировалось, его поведение на фоне очень непростых жизненных событий демонстрирует самоконтроль без каких-либо признаков деструктивного поведения. По результатам психологических тестов, упомянутых выше, а также интервью, проведенных с целью установить возможность появления агрессии… клинический психолог и лечащий психиатр сделали вывод, что мистер Миллиган не демонстрирует потенциала агрессивности. В связи с этим ответственно заявляем суду, что пациент более не нуждается в больнице строгого режима и для него терапевтически полезным станет перевод в гражданскую психиатрическую клинику с более мягким режимом».

Неделю спустя группа экспертов сообщила суду, что позитивная манера, которую продемонстрировал Миллиган в ситуации с уходом жены, свидетельствует о том, что он стал сильнее и больше не представляет угрозы для себя или окружающих.

Во время судебного слушания доктор Дэвис заявил судье Флауэрсу, что на него произвело большое впечатление то, как Миллиган отреагировал на уход жены. Он добавил, что все личности, включая рейджена, успешно прошли «тест руки» (доказательство того, что никто из них не агрессивен), и рекомендовал, чтобы Билли перевели из ЦСПО в больницу открытого типа.

Когда судья Флауэрс в конце концов отдал приказ о переводе Миллигана в Афинскую психиатрическую клинику, Департамент психиатрии попытался затормозить процесс под тем предлогом, что в Афинах за ним нельзя обеспечить необходимое наблюдение. Флауэрс пригрозил, что, если Миллигана не переведут в ближайшее время, он привлечет к ответственности тех, кто затягивает дело.

В статье от одиннадцатого апреля тысяча девятьсот восемьдесят второго года, опубликованной «Колумбус диспэтч», глава Департамента психиатрии раскритиковал судью: «Мне не нравится его [Флауэрса] комментарий… Судьи не квалифицированы заниматься лечением или судить о компетентности врачей».

Когда Флауэрсу передали высказывания главы департамента, он ответил: «Я отдал приказ, и я его не изменю».

Шеф афинской полиции, услышав новости, заявил, что не хочет возвращения Билли Миллигана на подведомственную территорию. Он выразил недовольство, назвал Билли угрозой обществу и пообещал всячески препятствовать тому, чтобы его выпускали за пределы Афинской психиатрической клиники, будь то одного или под охраной.

Мэр Афин вторил его словам.

Однако университетская газета «Пост» двенадцатого апреля тысяча девятьсот восемьдесят второго года в редакционной статье «Миллиган заслуживает справедливого отношения» выразила иное мнение.

Через два с половиной года после перевода в Лиму (незаконного перевода, согласно решению апелляционного суда) Билли Миллиган собрал вещи, чтобы вернуться в Афины.

Когда Одноухий Джек и соцработник вывели Учителя в наручниках к автозаку, то с удивлением увидели, что во дворе за колючей проволокой выстроились пациенты и санитары, машущие на прощание и аплодирующие. Поскольку руки в наручниках у него были спереди, он смог помахать в ответ. Ему было приятно, потому что напоминало сцену прощания с героем Роберта Редфорда в конце фильма «Брубейкер». В отличие от дня свадьбы, на этот раз он слышал овации.

По прибытии в Афинскую психиатрическую клинику пятнадцатого апреля тысяча девятьсот восемьдесят второго года охрана провела его в его прежний блок и сняла наручники. Было много улыбок и поздравлений. Старшая медсестра сказала:

– Ну, Билли, вот ты и дома.

Когда писатель навестил его несколько дней спустя, его ждал Учитель.

– Я рад, что это ты, – сказал писатель, пожимая ему руку, – давно не виделись.

Стоял теплый весенний день, они медленно прогуливались по больничной территории. Учитель сделал глубокий вдох и посмотрел вдаль, в сторону реки Хокинг.

– Господи, как хорошо, что я вернулся!

– Как ты вообще?

– Переключаюсь, без общего сознания. Слышу их голоса, но не могу с ними поговорить. А доктор Кол может. Он говорит, рейджен настаивает, что ему не место здесь, в больнице открытого типа.

– Это серьезно…

Учитель кивнул:

– Больше двух с половиной лет он контролировал Пятно, чувствовал себя живым и сильным, а теперь бесится, что его возвращают на место, с которого он пытался сбежать… – Учитель оглянулся на здание больницы и кивнул в сторону пожарного выхода: – Это ту дверь он сломал, да?

Писатель улыбнулся:

– С тех пор ее укрепили.

– Тут безопасно, и рейджен теряет власть, а с ней нелегко расстаться. Он бы предпочел сидеть в тюремной камере и править. – Учитель на несколько секунд погрузился в размышления и нахмурился. – Тяжело принимать решения. Они с артуром все время спорят. На этой неделе Пятно никто не контролирует. артур знает, что другие психиатры не одобряют регулярное использование Колом амобарбитала и что в мое лечение вмешивается Департамент психиатрии. Борьба за контроль надо мной идет сразу по двум фронтам – снаружи и внутри.

– А что твои другие?

– кевин ругается, он против амобарбитала, потому что, когда я сплавлен, не может безнаказанно делать все, что вздумается. Без амобарбитала кевин неуправляем. Хоть артур и вычеркнул его из списка нежелательных, все равно он баламут. Даже рейджену нелегко его контролировать. Когда мало общего сознания, кевин порхает на свободе, и его настроение – «вот захочу сигануть из этого гребаного окна – и сигану». За последние два года он здорово окреп. Я, если мне скучно, с радостью уйду с Пятна, а кевин Пятно обожает, и держать его в рамках нелегко. Как-то раз в ЦСПО, когда доктор Бокс делала томми инъекцию амобарбитала, кевин встал на Пятно и прорычал: «Ах ты сука!» Напугал ее до смерти.

– Почему он это сделал?

– Разозлился на то, что какая-то женщина отнимает у него власть. И…

Учитель остановился и нахмурился, точно удивляясь собственным словам, потом пожал плечами и пошел дальше.