запретил их исполнение в церквях. В 1555 г. Первый провинциальный синод уже вырабатывал подробные инструкции по ограничению использования местных песен и танцев, чтобы избежать смешения христианских и языческих обычаев[706]. Озабоченность этим вопросом также стала причиной решения об основании в январе 1536 г. францисканского коллегиума Санта-Крус-де-Тлателолько, задачей которого было наставление местной знати в христианской вере[707]. Хотя это учебное заведение было тем самым местом, где происходило «помещение нового религиозного учения в те же сосуды, которые делали привлекательной старую религию»[708], там всегда присутствовал и более осторожный подход. К концу века это негативное отношение, казалось, прочно укоренилось среди интеллектуальной элиты. Выдающийся гуманист Франсиско Сервантес де Саласар выразил это настроение, объяснив, что прежде монахи поощряли туземцев продолжать исполнять свои песни и танцы в искренней надежде, что «так же, как раньше они возносили хвалу дьяволу, теперь они будут возносить хвалу Богу». Тем не менее, сетовал он, «они настолько склонны к своему древнему идолопоклонству… что смешивают языческие песни со святыми молитвами… чтобы лучше скрывать свое злое притворство». Он заключал, что было бы лучше «полностью отучить их от всех следов и пережитков их язычества»[709]. Хотя провинциальные синоды 1555 и 1565 гг. подтвердили мнение, что культура коренных народов в основе своей является благой и естественным образом предрасположена к принятию христианской веры, они также пошли на поводу у существовавшей с первых дней миссионерской деятельности подозрительности в отношении интеллекта туземцев и их способности к подлинному благочестию. В 1577 г. корона категорически запретила дальнейшее изучение религий коренных народов и изъяла из обращения все переводы библейских текстов на науатль. К тому моменту, когда в 1585 г. состоялся очередной провинциальный синод, широкое распространение патерналистского отношения к туземцам отражало более фундаментальную озабоченность тем, что все чаще воспринималось как бесовское влияние, стоящее за их непокорностью[710].

Несмотря на все это, можно сказать, что монахи заложили основы неофициальной традиции, которая сохранилась до наших дней по всей Испанской Америке и позволяла, а часто и активно поощряла включение туземных элементов в обряды и церемонии христианства, и наоборот. Тут нам вновь пригодится принцип «подчиняюсь, но не выполняю». Если официальные указы или распоряжения не учитывали обстоятельств, характерных для того или иного отдаленного района, можно было «подчиняться» им в том смысле, что к ним должным образом прислушивались, но не «выполнять» их в том смысле, что те, кто получал эти указания, намного лучше понимали местные условия и, следовательно, знали, как соблюсти интересы тех, кто находится у власти. Когда власть имущие и те, кто «подчинялся» им, не могли прийти к единому мнению, те, кто «подчинялся», могли игнорировать «выполнение» инструкции.

Такое отношение было распространено практически повсеместно. Тот факт, что об этом нет упоминаний в большинстве официальных хроник, объясняется понятной склонностью представлять триумф христианства как данность. Но если мы выйдем за рамки этих источников и присмотримся к куда хуже задокументированным контактам между европейцами самого разного происхождения и туземцами посредством смешанных браков, миграции и торговли, а также к сравнительно незаметной, часто откровенно нелегальной деятельности самых разных странствующих проповедников, вырисовывается совсем другая картина. На этом уровне новая религия, проповедуемая коренным народам, была не столько религией тех, кто стремился искоренить любые следы идолопоклонства, сколько тем, что принято называть «местной» религией Испании XVI в.[711]

Один источник того времени раскрывает для нас окно в мир сложных взаимодействий, которые постоянно шли на этом уровне. Это дневник Альвара Нуньеса Кабесы де Ваки, уроженца андалузского городка Херес-де-ла-Фронтера; он был заместителем Панфило де Нарваэса, руководителя экспедиции во Флориду, отправившейся в путь весной 1528 г., и вел хронику всех связанных с нею событий. Это было довольно крупное предприятие: в общей сложности там было задействовано 400 человек и 80 лошадей. Когда Нарваэс, пообщавшись с представителями жившего в окрестностях современного флоридского города Тампа племени тимукуа, решил, что найдет золото дальше к северо-западу, он с 300 людьми двинулся вдоль побережья пешим маршем, а корабли отправились вперед с приказом дождаться его позднее. Корабли ждали долго, но напрасно. Отряд Нарваэса, в составе которого находился и Кабеса де Вака, вступил на земли апалачей у нынешнего Таллахасси, а потом был вынужден спасаться бегством из-за вспыхнувшего конфликта с местными жителями. Множество людей, включая самого Нарваэса, погибли как от болезней, так и вследствие нападений индейцев. Около 200 выживших пытались добраться до Мексики на лодках, наспех сделанных из расщепленных бревен желтой сосны, промазанных дегтем, приготовленным из пальмового сока; паруса там были из разорванных рубашек, а веревки – из конских хвостов и грив; гвозди и топоры перековывали из расплавленных шпор и стремян[712]. На этих негодных посудинах, чьи борта в загруженном состоянии поднимались над уровнем воды едва ли на 15 см, страдавшие от недоедания участники экспедиции и отправились вдоль невероятно длинной береговой линии современных штатов Алабама, Миссисипи, Луизиана и Техас.

В ноябре 1528 г. волны выбросили горстку выживших на небольшой остров к югу от нынешнего Хьюстона. Там имел место один из самых вопиющих примеров мрачной иронии в мировой истории, когда представители населявшего побережье племени каранкава в ужасе наблюдали, как несколько оголодавших испанцев поедают плоть своих мертвых товарищей. Кабесе де Ваке удалось собрать еще троих выживших: Андреса Дорантеса де Каррансу, Алонсо дель Кастильо Мальдонадо и черного марокканского раба по имени Эстебанико. Каранкава, едва оправившиеся от шока, вызванного актом испанской антропофагии, стали жертвами эпидемии, унесшей до половины племени. Они не пришли к очевидному выводу о вине испанцев – скорее всего, потому, что видели, что многие из чужаков тоже погибли. Вместо этого, как ни удивительно, они попытались заручиться помощью испанцев в качестве целителей. «Индейцы этого острова, о котором я рассказываю, захотели сделать нас знахарями», – вспоминал Кабеса де Вака, объясняя, как каранкава «лечат недуги, дуя на больного, и дуновением и руками изгоняют болезни»{24}. Каранкава сказали испанцам, что, если они хотят быть полезными, они должны поступать так же. «Мы очень смеялись, говоря, что все это вздор и что мы не умеем лечить», – продолжал Кабеса де Вака. В ответ каранкава «перестали давать нам есть, пока мы не согласились делать то, что приказано». Короче говоря, у испанцев не было иного выбора, кроме как стать целителями: «Мы сотворяли над ними крестное знамение, дули, читали "Отче наш" и "Деву Марию" и от всего сердца молили Господа нашего Бога, чтобы Он дал им здоровья и наставил их хорошо обращаться с нами». К счастью, «Господь… в милосердии своем сделал так, что все индейцы, за которых мы молились, сотворив над ними крестное знамение, говорили, что они поправились и чувствуют себя хорошо. И по этой причине индейцы хорошо с нами обходились, отдавали нам свою еду, а еще давали шкуры и многие другие вещи»[713].

В течение нескольких лет эти четверо продолжали жить среди каранкава, работая, торгуя и занимаясь целительством[714]. Затем, в 1534 г., они двинулись на запад, надеясь достичь Мексики сухопутным путем. Весной 1536 г. они наконец наткнулись на группу испанцев, которые, как вспоминал Кабеса де Вака, «пришли в сильное волнение, увидев меня, столь странно одетого и в сопровождении индейцев. Они смотрели на меня в таком изумлении, что не могли ничего сказать и не догадывались, о чем меня спросить»[715]. В этом не было ничего удивительного: «Они годами не носили одежду и были такими же загорелыми и длинноволосыми, как и варвары, с которыми они путешествовали»[716]. Как только испанцы поняли, что произошло, они попросили своего переводчика сказать «индейцам», что Кабеса де Вака и его товарищи «такие же христиане, как и они», то есть испанцы, но просто «затерялись в этой земле на долгое время» и теперь они