популярностью, нежели их советские и польские аналоги; что американские фильмы принимаются зрителями слишком тепло; что американская мода покорила молодежь. Автор настаивал на том, что необходимо более активно пропагандировать и рекламировать советскую моду, ограничить деятельность Британского совета и прочих организаций, которые поддерживали в Польше курсы английского языка, а также жестче контролировать деятельность западных дипломатических представительств.

Но более всего автора тревожила влиятельность польского филиала YMCA — Христианской ассоциации молодых людей, — открытого в Варшаве в 1923 году и затем запрещенного Гитлером. В апреле 1945 года, опираясь на поддержку международной штаб-квартиры YMCA в Женеве и немалый энтузиазм в самой Польше, Polska YMCA возобновила свою работу. Организация провозглашала себя полностью аполитичной. Ее главной задачей в Польше было распределение иностранной помощи — одежды, книг, продуктов питания, а также организация досуга молодых людей. Министр, однако, подозревал наличие в ее деятельности скрытых мотивов. Пропаганда, которой занимается YMCA, писал он, выстроена так, чтобы «избегать прямых политических акцентов», и это делает ее чрезвычайно опасной. В этой связи автор рекомендовал министру безопасности Станиславу Радкевичу провести финансовый аудит организации и тщательно проверить, что именно она публикует и какие учебные курсы ведет[469].

Озабочен был не только Ендриховский. Примерно в то же время в министерство образования поступило обращение лидеров «Молодежного союза борьбы» (Związek Walki Młodych — ZWM), коммунистической молодежной группы, которые нападали на YMCA еще неистовее. Молодых коммунистов раздражали курсы английского языка, молодежные клубы и бильярдные залы, действовавшие под патронажем иностранной ассоциации. Например, в Гданьске, жаловались они, эта организация открывает общежития и столовые, а также раздает подержанную одежду, а в Кракове она арендовала целое здание, причем на семьдесят пять лет. И хотя в письме об этом прямо не говорилось, все указывало на то, что подобными делами коммунисты хотели бы заниматься и сами[470].

За всем этим могли скрываться и более мрачные подозрения: сразу после большевистской революции 1917 года британский агент Пол Дьюкс использовал, хотя и без особого успеха, московский филиал YMCA в качестве прикрытия для шпионской деятельности[471]. Впрочем, раздражение польских коммунистов едва ли основывалось на знании этого исторического факта. Они ненавидели YMCA за то, что ассоциация была в моде, если, конечно, вообще можно говорить о моде в послевоенной Варшаве. Так, для Леопольда Тырманда, романиста, журналиста, фланера, а также первого в стране и величайшего джазового критика, варшавский филиал YMCA стал родным домом. После войны он снимал в принадлежавшем YMCA полуразрушенном здании комнату, «два с половиной на три с половиной метра, настоящую дыру, но вполне уютную». Вокруг не было ничего, кроме грязи, мусорных куч и руин, и это создавало в доме, который служил мужским общежитием, атмосферу «роскошного отеля». Здесь по крайней мере было чисто и тихо[472].

По вечерам Тырманд надевал яркие носки и узкие брюки, специально сшитые для него портным, который жил тут же, и спускался на первый этаж, где шли джазовые концерты. Здесь, «между кафетерием, читальней и бассейном лучшие девушки города двигались в ритмах модного тогда свинга». Филиалы YMCA в Варшаве и Лодзи всегда славились своими концертами. Один из поклонников джаза вспоминал, что билет на концерт в YMCA был мечтой: «Это было культурное, элегантное, веселое событие — и при этом никакого алкоголя». И конечно же, это было невероятное развлечение, продолжал он: «Мы ничего не знали о Катыни, не имели представления о том, как жить в свободной стране, у нас не было паспортов, мы не могли покупать новые книги или ходить в кино, но нам хотелось развлекаться — и джаз помогал нам в этом». Сам Тырманд позже писал, что YMCA представляла собой «островок цивилизации посередине разоренной, трущобной Варшавы, города, где люди жили хуже крыс. И поэтому больше всего мы ценили царивший здесь дух товарищества, бодрости, юмора»[473].

Но, имея столь влиятельных врагов, как Ендриховский и «Молодежный союз борьбы», организация не могла жить долго. В 1949 году коммунистические власти объявили YMCA «орудием буржуазного фашизма» и закрыли ее. Вполне в духе неистовых героев Оруэлла молодые коммунисты ворвались в клуб с молотками и разбили все джазовые грампластинки. Здание было передано малоизвестной организации, называвшейся «Лигой друзей военнослужащих». Обитателей дома сначала мучили шумом по утрам, а потом, чтобы заставить их съехать, отключили воду и электричество. В конечном счете коммунистические активисты, вновь явившись в здание, выбросили вещи постояльцев из окон, а их кровати выставили на улицу.

Уехать, однако, смогли не все; у многих просто не было никакого другого приюта. Остался и Тырманд. В доме появились новые люди, иногда с женами и детьми. К 1954 году это было шумное и неопрятное местечко, где в коридорах сушилось белье, а стряпней пахло буквально повсюду. Целые семьи спали в крошечных комнатках. Здание теперь напоминало, по словам Тырманда, «трущобы Парижа»: «Жизнерадостный комфорт прежней YMCA стал далеким идиллическим воспоминанием из доисторического прошлого»[474].

Восстановление польского филиала YMCA в послевоенные годы стало классическим примером того, что в наши дни назвали бы подъемом «гражданского общества» — феномена, который за свою историю сменил несколько названий[475]. В XVIII веке Эдмунд Бёрк с восхищением писал о «маленьких командах», небольших общественных организациях, которые рождали, по его убеждению, дух солидарности и которым, как он полагал, грозила французская революция. В XIX веке Алексис де Токвиль с неменьшим энтузиазмом писал об «ассоциациях», в которые «беспрестанно объединяются американцы самых различных возрастов, положений и нравов». Он был уверен, что такие объединения предотвращают установление диктатуры: «Если люди цивилизованны или становятся на этот путь, необходимо, чтобы их умение объединяться в союзы развивалось и совершенствовалось». Совсем недавно политолог Роберт Патнэм объединил такие явления в понятие «социальный капитал», заключив, что добровольные организации граждан составляют саму основу того, что мы называем сообществом.

К 1945 году большевики разработали собственную теорию гражданского общества, хотя и совершенно негативную. В противовес Бёрку, де Токвилю и русским интеллектуалам, они, по словам историка Стюарта Финкеля, были убеждены в том, что «публичная сфера в социалистическом обществе должна быть единой и одноголосой». Они отвергали «буржуазные» представления о свободных дискуссиях и ненавидели независимые ассоциации, профсоюзы, прочие объединения, которые рассматривались в качестве «раскольнических» и вредящих общественному единству. Что касается буржуазных политических партий, то таковые просто объявлялись бессмысленными. (Как писал Ленин, названия партий, как в Европе, так и в царской России, часто выбираются исключительно с рекламными целями, а партийные программы сочиняются в основном для обмана общества[476].) В коммунистическом государстве легально действовали лишь те организации, которые были тесно связаны с партией и,