Советскому Союзу: «Они сочетали искренний энтузиазм со здоровым реализмом. Не дожидаясь указаний, члены группы незамедлительно поняли, что первым делом для удовлетворения безотлагательных нужд населения нужно наладить снабжение едой и водой». Среди прочего его восхищала их расторопность и деловитость: «За полчаса им удавалось сделать гораздо больше, чем делалось на бесконечных собраниях, к которым я привык в России»[483]. Подобные группы занялись распределением питания и расчисткой завалов по всему Берлину, который на протяжении первых двух месяцев после капитуляции полностью контролировался советской администрацией. Западные союзники появились здесь в июле, и только тогда город поделили на оккупационные зоны. К тому времени, по данным берлинского магистрата, в самодеятельных антифашистских группах состояли около десяти тысяч городских подростков[484].

Очень скоро, однако, ими заинтересовались советские оккупационные власти. 31 июля советская военная администрация обнародовала документ, «разрешавший» формирование антифашистских групп под началом бургомистров, но только при условии «соблюдения всех формальных требований». Другими словами, до тех пор пока не получено официальное разрешение властей, любые молодежные организации, союзы, клубы, включая социалистические, оставались вне закона. Другое предписание молодежным объединениям обязывало их «крепить дружбу» с Советским Союзом. Таким образом, после трех месяцев свободы все самодеятельные группы оказались под государственным контролем.

Леонард, столкнувшийся с подлинным гражданским обществом впервые в жизни, стал одним из тех, кому предстояло его разрушить. Вскоре после возвращения в Берлин Ульбрихт привлек его внимание к «антифашистским комитетам, антинацистским группам, социалистическим ячейкам, национальным комитетам и прочим подобным организациям», которые возникли без санкции властей. Леонард пишет, что поначалу он, находясь под огромным впечатлением от встречи с антифашистами района Нойкёльн, был воодушевлен тем вниманием, с которым коммунистическое руководство отнеслось к молодежным инициативам. Ему показалось, что, Ульбрихт собирается поручить ему налаживание контактов с самодеятельными группами молодежи и оказание им поддержки. Но он ошибся. Все эти комитеты, заявил вождь немецких коммунистов, были созданы нацистами и в большинстве своем остаются фиктивными организациями; по словам Ульбрихта, их придумали для того, чтобы помешать утверждению истинной демократии. «Они должны быть распущены, и как можно скорее», — таким было указание, полученное Леонардом. Он «с тяжелым сердцем» согласился заняться этим делом, лишь позже поняв смысл того, что произошло: «Сталинизм не мог допустить проявления независимой инициативы, идущей от низовых антифашистских, социалистических или коммунистических движений и организаций, поскольку сохранялась постоянная опасность, что такие организации выйдут из-под контроля и станут сопротивляться директивам сверху… Это была первая победа аппарата над независимым, антифашистским и тяготеющим к левым взглядам сегментом немецкого общества»[485].

Но, с подозрением относясь к спонтанно возникшим комитетам, Ульбрихт и его советские партнеры желали, чтобы молодые люди активнее присоединялись к разрешенным группам, которые должным образом были зарегистрированы советскими властями. Поскольку Германия считалась «буржуазной» демократией, а некоммунистическим политическим партиям еще позволялось легально работать, молодежным некоммунистическим объединениям также не препятствовали, при условии, что те встанут на официальный учет. Так, в июле 1945 года было официально зарегистрировано «молодежное крыло» правоцентристской Христианско-демократической партии, а в 1946 году советская администрация выдала санкцию на учреждение нескольких артистических и культурных групп[486].

Коммунистическая партия тоже создала собственную молодежную секцию, оптимистично полагая, что многие молодые немцы захотят вступить в ее ряды. Но они не спешили к ней присоединяться, или, лучше сказать, делали это не столь массово, как ожидалось. В докладе, направленном руководству партии в октябре 1945 года, молодой, или, лучше сказать, молодящийся Эрих Хонеккер (ему было тогда тридцать три), выдвинутый на первые роли Москвой вместе с Ульбрихтом, информировал начальство, что новая организация растет слишком медленно. Его беспокоило, что молодые немцы «сравнивают политическую работу с деятельностью бывшей нацистской партии», «пытаются сами решать свои проблемы» или же «поддаются пристрастию к развлечениям и спекуляции на черном рынке»[487].

Другие наблюдатели также отмечали, что немецкая молодежь далека от политики. Роберт Бялек, уехавший из Бреслау и постепенно залечивший моральную травму, нанесенную советскими солдатами, которые изнасиловали его жену, сетовал, что молодые немцы по-прежнему думают и говорят, используя нацистский лексикон. Бялека избрали председателем молодежного отделения коммунистической партии в Саксонии; на этом посту он энергично ратовал за принятие в новую организацию бывших членов Hitlerjugend, что, по его мнению, позволило бы расширить ее социальную базу. Среди бывших молодых нацистов, заявлял он, были настоящие лидеры Германии: «Мы, конечно, можем подвергнуть остракизму бывших руководителей Hitlerjugend, но даже если прикажет маршал Жуков, нам не удастся искоренить авторитет, которым эти лидеры обладали»[488].

В то время как коммунистические молодежные группы слабели, влиятельность других молодежных групп, в частности христианских, напротив, нарастала. В том моральном вакууме, в который Германия попала после Гитлера, церковь казалась духовно-нравственным оазисом. Эрнст Бенда, позже правовед, судья и в конечном счете председатель Конституционного суда ФРГ, вступил тогда в молодежную секцию христианских демократов Восточного Берлина именно потому, что верил в «простые истины», на которых покоилась их доктрина: «Будь честен, не лги, будь справедлив к политическим оппонентам, отстаивай социальную справедливость»[489].

Манфред Кляйн, молодой человек, которого вынудили вступить в коммунистическую партию, когда он находился в советском лагере для военнопленных, тоже вернулся в церковь осенью 1945 года. Оказавшись в конце войны в Берлине, он сначала помогал Хонеккеру формировать молодежное коммунистическое движение, но постепенно начал ощущать дискомфорт от этой деятельности. «Будучи всего лишь двадцатилетними, мы ощутили полную беспомощность, столкнувшись с закрытостью системы и ее законченной и неоспоримой логикой, — писал он в мемуарах. — Воспитанный в католической вере и с юности занимаясь церковной работой, я многого не понимал и не принимал». В конце концов он присоединился к молодежной секции Христианско-демократической партии. Поначалу это привело в ярость его бывших товарищей-коммунистов, но потом они осознали, что и в новом качестве он может быть полезен. «Ты сообразительнее, чем я предполагал», — сказал ему Хонеккер с широкой улыбкой. Советские товарищи тоже одобрили его решение: они надеялись, что теперь у них появится собственный агент в христианско-демократических кругах[490].

К декабрю 1945 года молодые коммунисты осознали, что им нужно сменить тактику. Им не удавалось привлекать молодых людей в тех же количествах, как другие партии, и они решили изменить правила игры. Хонеккер поручил Бялеку негласно приступить к подготовке «спонтанной» народной инициативы по созданию в Германии «единого» молодежного движения. Призыв к объединению всех молодежных организаций страны под одной крышей впервые должен был прозвучать в Саксонии; предполагалось, что он инициирует волну петиций, встреч, выступлений. Молодым лидерам предстояло также подготовить обращения к советским властям, призывая их поддержать объединенное и неполитическое движение немецкой молодежи. Как только военная администрация согласится с этим