После войны двойственность в отношении евреев усугубилась. В 1945–1946 годах Ракоши был весьма обеспокоен тем, что бесконечные антифашистские суды над людьми, которые «делали что-то с евреями», едва ли будут популярны в народе[462]. Он нарочито вставлял в свои речи антисемитские реплики, а однажды настолько оскорбил спикера парламента Белу Варгу, что тот огрызнулся: «Ваша мать была еврейкой, и не пытайтесь отказываться от собственной матери». Ракоши пытался отрицать очевидные факты; так, когда премьер-министр Ференц Надь, возглавлявший Партию мелких хозяев, на заседании правительства заметил, что среди политиков послевоенной Венгрии слишком много евреев, он холодно возразил, что у коммунистической партии нет такой проблемы: «К счастью, все наши лидеры католики»[463]. Даже в Восточной Германии, где от еврейской общины практически ничего не осталось, на ранних этапах проводилось четкое обособление бывших «борцов с фашизмом», под которыми имелись в виду в основном коммунисты, от бывших «жертв фашизма», которыми считались в основном цыгане и евреи. По словам Джеффри Херфа, «старые антисемитские представления о еврее как капиталисте и „слабаке“ по-прежнему просматривались в жестком коммунистическом дискурсе о немецком фашизме»[464].

Конечно, по крайней мере отчасти непростые отношения, сложившиеся между восточноевропейскими коммунистами и восточноевропейскими евреями, были обусловлены антисемитизмом отдельных руководителей, в том числе и антисемитизмом самих евреев. Свою роль сыграл и антисемитизм Сталина, который, усугубляясь со временем, достиг кульминации в «чистке», обрушившейся на советских евреев перед самой его кончиной. Но на более глубинном уровне за невнятным отношением коммунистических партий к евреям и еврейству стояла их неуверенность в своей популярности. Зная, что многие граждане воспринимают установленный ими режим как нелегитимный, говоря точнее, понимая, что в них видят советских агентов, они старались упрочить поддержку, обращаясь к традиционным национальным, религиозным и этническим символам. Особенно заметно это было в 1945–1946 годах, когда коммунисты все еще надеялись, что смогут удержать власть посредством выборов. В то время, когда Ракоши увлекался обличением «еврейских воротил черного рынка», возглавляемая им партия организовала шумное празднование столетия «буржуазной революции» 1848 года, настаивая, к негодованию старых партийцев, на том, что коммунисты должны выходить на праздничные мероприятия не только с красными, но и с венгерскими национальными флагами. Как объяснял Ракоши, «у нас по-прежнему есть определенные проблемы с патриотизмом. Многие товарищи опасаются, что мы отклоняемся от марксистского курса. Поэтому следует особо подчеркнуть: мы ставим красный флаг и национальный флаг Венгрии на один уровень… Наше национальное знамя — это знамя венгерской демократии»[465].

Аналогичной линии придерживались и немецкие коммунисты, восстановившие флаг Германской империи, не дожидаясь окончания войны. Это было сделано для привлечения на свою сторону бывших военнослужащих. Они также принялись прославлять традиционных гениев немецкого народа — организовав, например, в 1949 году Год Гёте в Веймаре и положив начало проводимому раз в четыре года музыкальному конкурсу Баха в Лейпциге. Кстати, в том же 1949 году в Польше отмечался Год Шопена. А в августе 1944 года Эдвард Осубка-Моравский, возглавлявший Временное правительство в Люблине, даже публично участвовал в церковной службе в честь «Чуда на Висле» — национального праздника с отчетливо антирусским подтекстом, отмечающего поражение армии большевиков под Варшавой в 1920 году. Это странное событие выглядело еще более причудливым благодаря участию в нем генерала Николая Булганина, в то время представлявшего в Люблине Совет народных комиссаров, а позже ставшего главой правительства СССР[466].

Коммунистическое попустительство антикоммунизму вписывалось в ту же логику. Многие коммунисты надеялись, что, игнорируя антисемитизм или даже заигрывая с ним, партия будет казаться более национальной, более патриотичной, менее советской, менее чужеродной и в конечном счете более легитимной. В Польше тезис о том, что непопулярность партии обусловлена присутствием в ее рядах слишком большого количества евреев, первоначально исходил от самих партийцев. В 1948 году находившийся тогда в опале Владислав Гомулка, лидер польских коммунистов военной поры и главный соперник Берута, представил Сталину пространный меморандум, в котором утверждал, что присутствие евреев в коммунистической партии не позволяет ей расширять свою социальную базу. «Некоторые из еврейских товарищей не чувствуют никакой связи с польской нацией или с польским рабочим классом», — говорилось в документе. Более того, зачастую они занимают позицию, которую можно назвать «национальным нигилизмом». Гомулка считал «абсолютно необходимым не только прекратить увеличение процента евреев в партии и государственном аппарате, но и снизить его, особенно на самых высоких уровнях власти»[467].

Подобно гонениям на немцев, украинцев и венгров в Судетской области, Польше и Словакии соответственно, антисемитизм постепенно стал еще одним оружием в партийном арсенале. И в этом смысле послевоенная история евреев вписана в ту же главу послевоенной истории, где повествуется о самых жестоких формах этнических чисток. Добиваясь популярности, коммунистические партии целенаправленно нагнетали ненависть к немцам, ненависть к венграм, ненависть к украинцам и, даже в регионах, наиболее опустошенных холокостом, — ненависть к евреям. Польская коммунистическая партия возвращалась к этой теме и позже, изгнав в 1968 году из своих рядов большую часть евреев-коммунистов.

А что же Соломон Морель? В конце концов, он был типичной фигурой своего времени в единственном смысле: подобно многим людям, пережившим ужасы войны и сумятицу послевоенных лет, он в разное время играл разные роли в разных национальных контекстах. Он стал жертвой холокоста и коммунистическим преступником. От рук нацистов погибла вся его семья, и его обуревала садистская ненависть к немцам и полякам — ненависть, которая может быть как связанной, так и не связанной с его статусом жертвы или его коммунистическими убеждениями. Он был очень мстительным и жестоким человеком. Польское коммунистическое государство награждало его, польское посткоммунистическое государство преследовало его, а израильское государство встало на его защиту, несмотря на то что на протяжении полувека он и не помышлял о переезде в Израиль и решился на этот шаг только из-за боязни преследования. Его история доказывает только одно: нам очень трудно судить людей, которые жили в самой опустошенной части Европы в самые худшие годы минувшего столетия.

Глава 7

Молодежь

Вашу группу антифашистского действия незамедлительно надо распустить! Вы должны ждать инструкций от Центрального комитета!

Вальтер Ульбрихт, 1945[468]

Тому, чем обладает молодежь, принадлежит будущее.

Лозунг пионеров ГДР

В 1947 году Стефан Ендриховский, ветеран-коммунист, член польского политбюро и министр правительства, подготовил для своих коллег меморандум по теме, весьма и весьма его взволновавшей. В этом документе, высокопарно названном «Заметки об англосаксонской пропаганде», выражалась среди прочего обеспокоенность тем, что британские и американские новостные службы пользуются в Польше большей