— Это смесь рун молчания и силы, скорее всего, для укрепления двери.

— Кровавый ключ проведет нас через дверь, несмотря на руны, — говорит Кейден, заглушая мои тревоги, прежде чем они успеют полностью сформироваться. — Ты можешь воссоздать путь, по которому ты шла?

Саския подходит к сундуку в углу и достает несколько карт после того, как я киваю, неся их на обеденный стол для перекрестных ссылок. Детали текут из меня с легкостью. Мое отчаяние не может ничего сделать для нас в этот момент, но моя память может. Райдер и Финниан записывают каждое слово, пока Саския и Кейден парят над картами, указывая и водя пальцами по рисункам.

Палатка погружается в тихий ропот, как только я заканчиваю. Финниан и Райдер сравнивают записи, прежде чем передать их Кейдену и Саскии. В этот момент, кажется, что мы команда, но я тону. Я пытаюсь разделить электрическую энергию, текущую через обсуждение, но все, о чем я могу думать, это мои драконы. Мои глаза затуманиваются, когда я думаю о Базилиусе, толкающем пустой воздух в надежде найти меня. Их вопли эхом отдаются в моей душе, но я не хочу избегать их боли, пока они прикованы к ней.

— Это гениально, Элоин! — Саския улыбается мне, и я делаю все возможное, чтобы ответить ей тем же. — Я прокладывала маршрут через замок на основе отчетов шпионов, но это то, чего нам не хватало. Сможешь ли ты спланировать маршрут от задних ворот до драконьей комнаты? Мне кажется, это может быть лучшим вариантом.

— Задние ворота? — медленно спрашиваю я, и Финниан неловко ёрзает.

— Это обеспечит вам максимальный охват, и я буду знать смену охранников вовремя, перед ограблением.

Она выжидающе смотрит на меня, и я ненавижу быть той, кто разрушит ее надежду.

— Я не могу создать маршрут ниоткуда, кроме как из подземелья. — Финниан знает это, но это не мешает ему наклонить голову. Понимание и раскаяние омывают черты Саскии и Райдера, а Кейден выглядит так, будто его прокляли со всей яростью Раварина.

— Я нарисую несколько карт и пройдусь по ним с тобой сегодня вечером, если хочешь, — предлагает Саския. Я благодарна, что она быстро сдвинулась с места. Сочувствие, это одна из причин, по которой я не так много рассказываю о своей жизни в Имирате.

— Это идеально. — Я выдергиваю свое ожерелье из пальцев Кейдена, когда он протягивает его мне, и игнорирую взгляд, который видит сквозь мою улыбку. — Амулет высосал из меня все, так что я буду в своей комнате, пока не понадоблюсь.

Я закрываю глаза и вздыхаю, когда остаюсь одна, пытаясь развеять эмоции, пока надеваю ожерелье и тереблю кулон. Я пережила все эти годы, смогу пережить еще несколько недель.

То, что я сломалась, не значит, что я сломлена.

Моя комната, это смесь мягких и драматичных тонов, цветов и темноты. Как будто Кейден вошел в мой разум и не упустил ни единой детали. Белое кружево нависает над кроватью с балдахином, покрытой шалфейно-зеленым одеялом, вышитым золотыми цветами. Подушки с такой же красивой отделкой выстилают кушетки и кресла в зоне отдыха, а в центре: свежий букет звездочек и книги, сложенные вокруг вазы.

Я улыбаюсь, представляя, как Кейден хмурится, разглядывая образцы тканей, и сдерживаю смех руками, когда притягиваю к себе стопку красочных книг и замечаю, что все они любовные романы. Зная его, я уверена, что он нашел для меня самые похабные. Другая стопка состоит из книг по садоводству, нескольких о лечебных травах и нескольких названий о драконах.

Тележка для чая в углу увенчана изящно расписанным фарфоровым сервизом и желто-розовой жестяной банкой, которую Саския привезла из магазина в Ладиславе. Я открываю крышку и вдыхаю сладкий аромат лаванды и ромашки, который успокаивает тревогу.

Я кружусь в центре комнаты, наслаждаясь первым местом в этом мире, которое ощущалось как мое. Кейден не должен был быть тем, кто дарит мне это, и все же он это делает. Это заставляет меня задуматься обо всех подробностях, которые вырвались из моих уст или были открыты моими глазами и остались незначительными и невидимыми для всех, кроме него.

Я опускаюсь на диван, который больше похож на облако, и кладу на колени книгу в розовом переплете. Слова давали мне крылья, когда мне нужно было сбежать. Книги вдыхали жизнь в обыденность и освещали самые темные дни для меня всего лишь красивой прозой и надеждой. Некоторые из моих любимых ночей были, когда мой подсвечник таял, а рассвет прогонял ночь, пока я терялась в лабиринте слов и чудес.

Я глубоко погружена в историю о несчастных влюбленных, когда Кейден открывает занавеску, разделяющую наши комнаты, и прислоняется к столбу, скрещивая свои открытые предплечья, усеянные красными и белыми шрамами, и закидывая один ботинок на другой.

— Хочешь поговорить о том, что ты видела?

Я кладу засушенный цветок между страницами и закрываю книгу. Иногда мне кажется, что я так долго держала все в себе, что не знаю, как снять крышку.

— Могу ли я перевязать твои костяшки? — Теперь, когда засохшая кровь смыта, легко увидеть, насколько они изуродованы и в синяках. Мне следовало сделать это вчера вечером, но прикосновение к нему даже самым невинным образом могло привести к чему-то большему. — Мне нужно что-то сделать со своими руками, — добавляю я, когда он смотрит на них.

Он отталкивается от столба и хватает мои лечебные принадлежности, ставит сумку рядом со мной и садится на стол, положив руки на колени. Я тяну его руки вперед и кладу их себе на колени, пока копаюсь в поисках марли и мази. Я всегда находила покой в исцелении других, потому что у меня нет ни малейшего понятия о том, как исцелить себя. Я открываю банку, и любимый аромат розмарина бьет в меня, когда я опускаю туда пальцы. Он разбил себе костяшки пальцев… для меня, а ожоги на его ладонях только добавляют раны. Эта мысль заставляет меня поднять на него глаза, но я задерживаю его взгляд. Кейден такой красивый, что невозможно отвести взгляд.

— Они в цепях. — Я продолжаю слегка размазывать мазь. — Я предполагала, что так и будет, но увидеть это самой было совсем по-другому. Их посадили в клетки, когда мой отец разлучил нас, но я всегда молилась, чтобы им дали свободу действий в высокой камере. Я была полна глупой надежды, и видение в тюрьме не показало ничего, кроме их лиц, поэтому тогда я не видела оков.

Он вздыхает.

— Ты не дура, чтобы надеяться.