считалось, что эти идеалы происходят из идеала христианской любви. Несколько писем также оценивали, насколько политические платформы отвечают аналогичному этическому идеалу социализма. В особенности это очевидно в ответе Г. Сергеева, написавшего, что «наши симпатии безусловно на стороне справедливейших из них [идей] т. е. любовь, свобода, братство и равенство, равенство истинное, не на бумаге и словах, а на деле, равенство во всем, а также и братство, истинный социализм. Эти идеи нам переданы нашим Вождем, Иисусом Христом». Задача верующего – показать, что Христос «является ключом к открытию «двери» в Царство Свободы, Равенства и Братства, т. е. любви, радости и мира» [Сергеев 1917: 123; на ту же тему см. 147, 107]. В другом ответе верующий задавался вопросом, могут ли любые посулы революционеров сравниться с обещанием Христа освободить людей от греха и даровать им равенство перед Богом; разве братство революционеров, «братство без любви, без отца, братство вымышленное, тождественно нашему братству во Христе?» [Г-н 1917:108]

Итоги опроса в целом показали, что большинство верующих симпатизировали целям социалистических партий, но не поддерживали предлагаемые методы их достижения. Хотя часто встречалось утверждение, что идеалы братства и социализма бессмысленны без Божьей любви, только в одном из ответов социализм как таковой полностью рисовался в черном цвете [Савельев 1917: 107,122,147,166–167,185]. Среди баптистов сохранялась склонность поставить себя вне ценностей мира политики, но в некоторых ответах утверждалось, что христиане не должны совершенно стоять в стороне от насущной повестки дня [АФ 1917:147; Слово истины, № 13–14 (ноябрь 1917): 184; Г-н 1917: 108]. Амбивалентность в отношении политики была явственна в том, как респонденты смешивали религиозные и политические идеи, а также в том, как мало различия они делали между целями и средствами в государственной жизни[141].

Пока баптисты размышляли о вере и политической жизни, с июля до ноября 1917 г. в России прошли массовые забастовки, была пресечена попытка переворота и, наконец, большевики захватили власть в Петрограде. В ответ на ухудшение ситуации в стране лидеры евангеликов стали выступать в поддержку Временного правительства, осуществившего Первую революцию. На Московском государственном совещании, организованном А. Керенским в середине августа, чтобы получить поддержку общественности для Временного правительства, Проханов выступил, по собственным словам, от лица «новой демократической религиозной России». Прежде 1917 г., утверждал он, существовало два освободительных движения – одно политическое, другое религиозное. Политическое течение уже совершило свою революцию, но религиозное до сих пор готовит духовное преображение России. Именно в новой, духовной революции заключается разрешение всех бед России и ответ на вопрос, поставленный на государственном совещании: как «спасти» Россию? В газете Проханова было написано, что вождь евангельских христиан пытался склонить совещание принять единогласную декларацию в поддержку Временного правительства, но безуспешно – неудивительный результат, учитывая, какая пропасть теперь разделяла левых и правых делегатов собрания[142]. Редакция баптистского журнала «Слово истины» поддержала Проханова, перепечатав его выступление. Там тоже постоянно писалось, что Россия стоит на «перепутье» или «над пропастью». В одной редакционной статье положение описывалось так: «Прекрасная свобода обернулась в мерзкое распутство. Не разрешена еще ни одна из творческих задач, выдвинутых революцией. Классовая рознь обостряется все больше, и призрак народной междоусобицы и братоубийства навис над нами» [На распутье 1917: 65–66]. Отныне баптисты всегда будут защищать ту революцию, которая подарила им свободу проповедовать и строить свои организации[143]. Но именно поэтому они отвергали тезис большевиков о том, что нужна еще одна политическая революция: Февральской революции было вполне достаточно, чтобы подготовить столь необходимую революцию духа.

А как заверяли авторы «Слова истины», без этой революции духа все попытки решить проблему распада политических устоев, созвав Московское государственное совещание или еще одно, сентябрьское «демократическое совещание», были обречены на провал. Один автор писал, что все русские – «стар и млад, левые и правые, рабочие и промышленники, крестьяне и дворяне» – сходились лишь в том, что Россию надо спасать. Но, несмотря на такую религиозную фразеологию, «забыт Тот, Который давно указал путь спасения» [Регнильдов 1917: 90–91]. Подобным же образом А. Водлингер сетовал, что «русская революция замкнулась в рамках материализма и политиканства, игнорируя высшие потребности духа… В ней нет религиозного вдохновения, экстаза Духа Святого, который воодушевляет людей на геройские подвиги и жертвы любви… без революции духа все останутся убогими и нищими рабами, несмотря на свободы и новые формы государственного строя» [Водлингер 1917: 146]. Таким образом, баптисты спорили с материалистическими представлениями, характерными для социалистических партий, повторяя, что не политические и экономические структуры меняют сознание – дело обстоит строго наоборот.

Октябрьская революция и апокалипсис

После захвата власти большевиками начался, по выражению «Слова истины», «братоубийственный кошмар». В статьях об Октябрьской революции повторяются слова о том, что политика классовой борьбы привела к предательству идеалов «свободы, равенства, братства». «Хотели свободы, а одна партия (большевики), склонив на свою сторону штыки, продолжает творить насилия и ужасы не хуже, как во время Николая II. Хотели братства, а вместо братства братоубийство! Ждали равенства, а вместо равенства грабежи и пожары», – горько сокрушался патриарх баптистского движения Василий Павлов [Братоубийственный кошмар 1917: 162; Павлов 1917в: 179–180]. Лозунг, в котором баптисты видели залог примирения классов, взяли на знамена войны между классами. Однако, как отметил Орландо Фиджес, «язык 1789 г., когда он воскрес в России 1917, вскоре стал языком классовой теории». К тому же, настаивает он, «речь шла не только о семантике. Для большей части народа идеалы «демократии» были тесно связаны с представлениями о социальной революции, а не просто с политическими реформами» [Figes 1996: 358–359]. Евангельские лидеры с их толкованием терминов «социализм» и «братство» в духе социального мира и компромисса тут же оказались маргинализированы в обществе, которое разрывали на части классовые конфликты.

В апреле младший Павлов утверждал, что обращение решило проблемы классовых противоречий внутри евангелических общин, однако дискуссии в «Слове истины» показывают, что по мере разворачивания революции общинное единство стало давать трещину. Сам опрос по поводу участия христиан в политике, проведенный журналом, мог свидетельствовать о том, что отсутствовал консенсус по поводу значения ключевых политических идеалов и их последствий для христианской веры. Сам тон редакторской статьи, в которой говорилось о единодушии среди верующих, может выдавать попытку сплотить евангеликов перед лицом классовой непримиримости, которая стремительно возрастала в обществе, особенно после захвата власти большевиками.

В первые месяцы 1918 г. появились две статьи, по которым видно, как большевистская революция обострила политические разногласия. Автор, писавший под псевдонимом Баптист, «запоздало» отвечая на предложенный опрос об участии в политической жизни, утверждал, что баптистам не следует вступать в политические партии. Однако