голос Сияны отдавался во мне эхом, когда она нежно улыбнулась трепещущими губами и протянула руку, чтобы легонько коснуться щеки своего жениха.

На мгновение на лице Казимира промелькнуло неверие, когда он осознал, что вурдалак во мне сильнее, чем он предполагал. В отчаянной попытке взять власть в свои руки он с силой влил мне в рот весь сосуд со святой водой, отчего я зашлась в сильном приступе кашля и начала захлебываться кровавой пеной.

Когда зрение помутилось, а дыхание стало затрудненным, я почувствовала, как вурдалак внутри меня настойчиво борется за выживание тела. И в этот последний момент противостояния я прекратила дышать.

* * *

Сквозь туманную дымку, подобную грезам, я обнаружила, что лежу посреди утопающего в лунном сиянии сада. Воздух был хрустящим, с едва уловимым благоуханием поцелованных инеем цветков черемухи.

Медленно поднявшись с постели из мягкой травы, я увидела перед собой необычайную по красоте природу — бесконечное буйство белоснежных роз и прекрасных вишневых деревьев, простирающихся во все стороны.

Едва оглядевшись, из тишины донеслась чарующая мелодия. Окрыленная, я последовала за пленительным звуком, продвигаясь сквозь лабиринты рощи, пока не вышла на уединенную полянку. Там, под навесом из вишневых арок, у бьющего фонтана восседала девушка со струящимися серебряными локонами; ее обнаженная фигура купалась в сиянии бледной луны.

Ее голос — гипнотическая колыбельная на давно забытом языке — разливался в ночи. Когда дева допела песнь, молчание резануло душу. Захотелось, чтобы она продолжила петь: о светлой любви и вероломном предательстве, о мужьях, лишающих всякой надежды…

Под ногами хрустнули опавшие листья, и девушка замерла.

— Он должен был поверить, что ты мертва, иначе под гнетом таким ты бы пообещала ему свою душу. Как же мерзко он решил отыграться на нас, не находишь? — произносит она, вставая в полный рост, длинные волосы — единственное, что прикрывает ее наготу.

— И только твоя смерть помешала этому обезумевшему святоше и дальше истязать наше дивное тело.

И тут она развернулась ко мне лицом — мой двойник, идентичный близнец из тьмы и света. Только глаза ее были цвета багрового пламени, да волосы — каскад из серебра.

— Казимир отбыл на вылазку, — заговорила она замогильным шепотом. — Ты непременно должна освободиться от оков, связывающих тебя с Мораном за это время. Только тогда мы сможем выбраться из пут этого поместья и начать жизнь сызнова.

Мой двойник подходит ко мне и берет за руку.

— Отныне я буду во всем помогать тебе. Мы теперь одно целое, Шура. Ты и я — срослись воедино. Я могу быть жестокой и проявлять бессердечие по отношению к остальным, но… Не думаешь ли ты, что они искренне этого заслуживают? — шепчет девушка, ее яркие губы подчеркивают бледную, как снег, кожу. — Прими же тьму внутри себя, ибо она — защита от тех, кто хочет воспользоваться твоим светом.

Она ласково касается моей щеки, с любовью вглядываясь в меня. Я хочу что-то спросить, но она прикладывает палец к моим губам.

— Тс-с-с… Кто-то на подходе. — пришептывает она мне на ухо. — Решай, золотце мое, будешь ли ты всегда со мной рядом или встретишь мрак в одиночестве, как прежде?

Как прежде… Я не хочу быть снова одна.

Меня начинает клонить в сон. Я слышу, как вдалеке вскрикивают птицы, словно напуганные чем-то.

Хочу обернуться, но моя собеседница обнимает мое лицо ладошками.

— К сожалению, мы должны сейчас разлучиться. Но я была счастлива показать тебе свой Мир. Видишь, в нем нет тьмы. Лишь покой. — она медленно склоняется ко мне, ее прохладные губы приникают к моим. — Я буду дожидаться твоего окончательного решения, Шура.

Облаченная в меня девушка улыбается, гладя меня по волосам. А затем вдруг резко дергает меня за волосы назад.

Мои глаза закатываются, и все вокруг погружается в темноту.

Кто-то бережно гладит меня по щекам. Кто-то с надеждой целует мой лоб. Кто-то сжимает мои остывшие руки, горячо обдувая их. Кто-то со слезами на глазах зовет мое имя. Кто-то…

— Моя дорогая, прекрасная Сирин… Пожалуйста, проснись. Проснись ради меня, прошу!

Этот кто-то — Ратиша.

Чувствую, как он приподнимает мою голову, обтирая лицо чем-то мягким. Я вдыхаю аромат трав и чего-то еще… Крови?

Приоткрываю тяжелые веки, вдыхая столь необходимую порцию воздуха. Надо мной нависает беспокойное лицо Рати, тлеющий огонек подсвечника выделяет его ребячьи черты. Стоило нашим глазам встретиться, как облегчение разлилось по его щекам в изобилии слез и кривоватой улыбки.

— Жива… Слава Богам. Жива, — тихо забормотал он. — Что эта тварь с тобой сотворила…

Я наблюдала, как он тянется за чем-то, чтобы обтереть мне лоб. В воздухе повеяло чем-то знакомым — дурманом, шалфеем, тысячелистником, лабазником и кровью. Этот состав навевал воспоминания о стародавних ритуалах с применением крови, которым обучала меня баба Озара. Моя бабушка… Как давно я слышала твой скрипучий говор?

— Рати, почему я слышу запах крови?

Смятение помутило голову, и я отметила, как Рати избегает моего взгляда, а его полные губы сжались в тонкую линию. На запястье он зажимал небольшой порез — немое свидетельство того, на что он пошел, ради моего спасения.

— Я должен был пробудить тебя, пока не стало слишком поздно. Алатырь отнял у тебя слишком много сил… — вкрадчиво сообщает он, спуская рукав свитера, дабы спрятать свежий порез.

Я осматриваюсь — меня уже нет на столе. Рати перенес меня на пол. Дышать все еще было затруднительно, словно что-то слишком долго надавливало на грудь и оставило после себя тягостное ощущение.

Юноша помог мне сесть, его крепкие руки обхватили меня, пока я пыталась сориентироваться.

Обессиленная, я обнаружила, что вот-вот соскользну вниз, прямо к нему на колени. Так и вышло — и вновь его встревоженный лик завис надо мной.

— Ты ведь не ранена? — мягко осведомился Рати, убирая прядь волос с моего лица.

Я покачала головой, встретившись с его восхищенным взглядом, и на губах возникла легкая улыбка.

Юноша снова провел по моей щеке тканью, а затем очертил и контур моих губ.

— Я рада, что именно ты предотвратил мою смерть. — произношу я, сдержанно улыбаясь. — Ты прости меня за то, как я разговаривала с тобой, когда мы в последний раз виделись, я не хотела этого…

Под приглушенным светом одинокого канделябра его пальцы осторожно поглаживают пряди моих распущенных волос.

— Ты правильно со мной разговаривала. Я воспитывался баловнем и имел в распоряжении все, что только душе было угодно. Это многое во мне развратило. — признался Рати, расчесывая свой рубец на запястье.

Я прикоснулась к его руке, сжав ее в