Мысли в голове коварно кружились, когда я наблюдала за его легкой поступью по снегу, каждый шаг оставлял за собой след, который вскоре будет поглощен дыханием зимы.

Я вернулась к своим поискам. Мои пальцы пробегали по корешкам, украшенным позолоченными буквами — названиями, обещающими дать мудрость или заблуждение, — но ни в одном из них не было того, что я искала.

Но стоило мне потянуться за толстой книгой с названием «Летописи Чернобога», как вокруг моего запястья мгновенно обвилась тонкая лента из черного шелка. В попытке вырваться из пут, меня обуяла тревога, и в этот же момент из теней выдвинулись другие ленты, обвиваясь вокруг моих рук и туловища.

Они неумолимо затягивались, отрывая меня от пола и делая беспомощной. Мой рот был опутан, глуша мои крики, а очередная лента заслонила мои глаза, погружая меня в кромешную тьму.

Я погружалась все глубже, пока в окружающей черноте не зажглось мерцающее пламя — вспыхнули красные свечи.

И я обнаружила, что стою по колено в омуте мутной воды.

Свечи зловеще затрепетали, окружая меня со всех сторон, и вода пошла рябью. В ней стали появляться какие-то видения.

Снова… Я оказалась в чьих-то воспоминаниях.

Перед глазами возник образ мальчика с черными вороными волосами и темно-синими очами — Казимир, лицо которого было измазано грязью и отчаянием.

Мальчишка скитался по пустынным улицам в одиночестве, его маленькая фигурка содрогалась от ночной прохлады. Рок судьбы распорядился жестоко — его продали в публичный дом, где набитые деньгами престарелые господа забавлялись с малолетними юнцами.

Действие перенеслось на театральные подмостки, где под лучами красных светильников выступал угрюмый Казимир. Он двигался с изяществом, порожденным презрением ко всему, и сладко пел, невзирая на свою горькую участь. Он выступал перед глазами, которые видели лишь поверхностное и мимолетное зрелище — объект для их извращенного досуга. Смех и аплодисменты были пустым эхом на фоне происходящего, Казимир был в плену этого существования.

И однажды… Мальчик очень приглянулся одному из влиятельных чиновников в этом уезде, человеку, чье влияние определяло судьбы многих людей.

После этой встречи юноша так и остался лежать обнаженным на полу помоста. Он был сломлен — как телесно, так и душевно.

Следующее видение, которое я наблюдала, — это Казимир, висящий в петле на затемненной сцене. Он решил, что это и будет его спасением.

Однако волею судьбы, в театральный зал случайно заглянула пожилая зажиточная барыня. Проворным движением она опустила рычаг веревки и тем самым избавила юношу от гибели.

Из признательности — или, пожалуй, из чувства обязанности — Казимир перебрался в ее роскошное имение по настоянию барыни. Однако то, что должно было стать для него приютом, превратилось в очередную темницу. Пожилая женщина с упоением наряжала его в роскошные женские платья и наносила на его лицо макияж, превращая его в того, кем он не был и кем становиться не желал. Но возразить ему было нечего — она была его спасительницей, а он — ее куклой.

Чувство ненависти к ней копилось до тех пор, пока не стало невыносимым. Казимир люто возненавидел ее не только за ее поступки, но и за то, что она лишила его выбора — барыня решила за него, что он должен жить.

Тогда Казимир разработал план. Когда его хозяйка готовилась ко сну, он поднес к ее постели два бокала — один с вином, другой с ядом. Сам он не помнил, в каком из них был яд.

Наблюдая за тем, как она отпивает, а красный браслет с гранатовым оттенком поблескивает на ее руке, он тоже поднес бокал к губам.

Минуты тянулись, а старушка все хихикала, рассказывая ему очередную историю из своей молодости. Она потянулась за гребнем, чтобы расчесать волосы Казимира, как делала это каждый вечер. Но как только он уселся к ней спиной, послышался глухой удар тела о пол.

После кончины барыни выяснилось, что старушка по какой-то причине завещала все свое немалое состояние Казимиру. Вскоре в Белоярске был возведен величественный собор — самый красивый дом Божий во всей губернии. Кто оплатил сию работу было неизвестно, но именно в этих освященных стенах Казимир встретил ее — Сияну.

Она появилась в соборе в рыданиях, ее печаль была осязаема, пока девушка искала спасения среди каменных колонн и витражей. Когда они беседовали наедине при свете свечей, он потянулся, чтобы вытереть слезу, скатившуюся по ее прекрасной щеке.

Наблюдая за ними с поверхности омута, я испытала непредвиденную волну эмоций: из моих глаз сами собой потекли слезы.

Я напряженно заморгала и отвернулась от видения, но повернувшись обратно, обнаружила, что меня заволокло тьмой.

* * *

Я резко пробудилась, растерянно озираясь по сторонам, и осознала, что задремала над книгой в библиотеке. В ноздри ударил запах состаренной бумаги, я поднялась на ноги и потерла глаза, чтобы разогнать остатки сна, упорно цеплявшиеся за мое сознание.

«Значит, больше всех ты ненавидишь себя…» — тихо произнесла я.

Я направилась к окну, рама которого поскрипывала под напором порывов ветра. Захлопнув его настежь, я перевела взгляд на раскинувшиеся вдали сады. В уголках моих губ скривилась недобрая улыбка.

Я развернулась и направилась в свои покои.

Платье, которое я выбрала, было из шелка глубокого малинового оттенка, который облегал мою фигуру, подобно второй коже, подчеркивая каждый изгиб. При движении ткань переливалась, ловя отблески света. На плечи я накинула накидку из черного меха.

Макияж я наносила с особой скрупулезностью — каждый штрих краски еще больше преображал меня, превращая в воплощение соблазна. Малиновый оттенок на губах завершил преображение. Я не сразу узнала собственное отражение в зеркале. Это был кто-то другой — наилучшая версия меня.

Я выпорхнула из покоев и направилась на улицу.

Сад представлял собой заповедник, окутанный белым покровом: снег устилал каждую поверхность, как тончайшая вуаль. Среди этого безмятежного пейзажа сидел Кирилл — бледный молодой художник с сизыми волосами, обрамлявшими его лицо, как клубы тумана. Сгорбившись над мольбертом, он погрузился в свой мир, где черный цвет свободно смешивался с белым холстом. В его арсенале больше не было никаких красных тонов.

Я приблизилась к нему, каждый мой шаг был рассчитан на то, чтобы привлечь его внимание.

Когда он наконец поднял глаза, на его лице промелькнуло удивление, сменившееся чем-то более настороженным — смесью восхищения и опаски.

— Могу я присоединиться к тебе? — ласково предложила я, проводя пальцем по краю мольберта.

Кирилл неспешно кивнул: я устроилась на стуле напротив него за небольшим