зала в другой, и, наконец, только заявило, вспылив при виде вторгнувшихся на заседание его штыков, что лишает министерство Бранденбурга права распоряжаться государственными финансами и собирать налоги до тех пор, пока Собрание не сможет свободно заседать в Берлине. Но как только разогнали Собрание, председатель его фон Унру, в страхе за его дорогой труп, созвал бюро, чтобы занести в протокол, что постановление об отказе в праве собирания налогов не может вступить в силу вследствие некоторых допущенных формальных погрешностей.

Достойное сопротивление насилию правительства оказала только «Новая рейнская газета». Она считала, что наступил тот решительный момент, когда контрреволюцию должна победить новая революция. Газета изо дня в день убеждала массы ответить на насилие всяческими насильственными же способами. Пассивное сопротивление должно иметь своим основанием сопротивление активное, иначе оно будет напоминать барахтанье теленка в руках мясников. Без всяких колебаний отвергались всякие хитроумные юридические выдумки теории соглашения, за которыми скрывалась трусость буржуазии: «Прусская корона действует по своему праву, выступая в качестве неограниченной власти против Собрания. Но Собрание не право, не выступая против короны в качестве полновластного Собрания… Старая бюрократия не желает стать служанкой буржуазии, после того как была ее деспотической учительницей. Феодальная партия не желает сжечь свои отличия и свои интересы на алтаре буржуазии. И корона, в конце концов, видит в элементах старого феодального общества, высшим порождением которого она является, свою подлинную, родную общественную почву; на буржуазию же она смотрит как на чуждую наносную землю, которая поддерживает ее под условием чахлого прозябания. Опьяняющее „Божьей милостью“ буржуазия превращает в сухой юридический титул, господство благородной крови — в господство бумаги, королевское солнце — в буржуазную астральную лампу. Король поэтому не поддался на уговоры буржуазии. Он ответил на ее полуреволюцию полной контрреволюцией. Он отбросил буржуазию обратно в объятия революции, в объятия народа, крикнув ей: „Бранденбург — в Собрании и Собрание — в Бранденбурге!“» «Новая рейнская газета» превосходно перевела этот лозунг контрреволюции словами: «Военная казарма в Собрании и Собрание — в военной казарме». Она надеялась, что народ победит этим паролем; она считала этот пароль могильной надписью бранденбургского дома.

Когда берлинское Собрание приняло постановление об отказе в уплате налогов, демократический окружной комитет потребовал в воззвании от 18 ноября, подписанном Марксом, Шаппером и Шнейдером, чтобы демократические союзы рейнской провинции приняли следующие меры к осуществлению этого постановления: попыткам насильственного взимания налогов должно быть оказано повсюду решительное сопротивление всеми способами; всюду должно быть организовано ополчение для защиты от врага; для неимущих оружие должно быть приобретено на общинные средства или за счет добровольных взносов; если власти откажутся признавать постановление Собрания и выполнять его, то должны быть учреждены комитеты безопасности, по возможности в согласии с общинными советами; общинные советы, сопротивляющиеся постановлениям Законодательного собрания, должны быть обновлены путем новых выборов. Демократический комитет союзов принимал таким образом меры, которые должно было принять берлинское Собрание, если бы оно серьезно отнеслось к своему постановлению об отказе в праве взимания налогов. Но эти герои сейчас же устрашились своего геройского мужества; они поспешили в свои избирательные округа, чтобы помешать там выполнению постановлений, и затем покатили в Бранденбург продолжать свои совещания. Этим Собрание настолько унизило себя, что правительство свободно разогнало его 5 декабря, когда ввело в действие новую конституцию и новый избирательный закон.

Благодаря этому и рейнский окружной совет оказался бессильным в своей провинции, запруженной войсками. 22 ноября был арестован в Дюссельдорфе Лассаль, воодушевленно следовавший призывам воззвания; в Кёльне против подписавших воззвание выступил государственный прокурор, но не осмеливался арестовать их. 8 февраля они предстали пред кёльнскими присяжными по обвинению в призыве к вооруженному сопротивлению против военной и гражданской власти.

Маркс разбил в сильной речи попытку прокурора вывести из законов 6 и 8 апреля, из тех именно законов, которые правительство разорвало своим произволом, неправоту Собрания и в еще большей степени виновность подсудимых. Тот, кто успешно производит революцию, может вешать своих противников, но не должен осуждать их; пусть он устраняет их со своего пути как побежденных врагов, но не казнит как преступников. Только трусливо-лицемерная законность применяет ниспровергнутые совершившейся революцией или контрреволюцией законы против защитников этих законов. Вопрос о том, кто был прав, корона или Собрание, — исторический вопрос, и дело истории, а не суда присяжных решать его.

Но Маркс шел дальше и отказывался вообще признавать законы от 6 и 8 апреля. Он говорил, что они произвольное изделие соединенного ландтага, который хотел избавить корону от признания ее поражения в мартовской борьбе. Нельзя судить по законам феодальной корпорации Собрание, которое является представителем современного буржуазного общества. Утверждение, что общество должно покоиться на законе, лишь юридическая выдумка. Скорее закон опирается на общество. «У меня в руках кодекс Наполеона; не он создал современное буржуазное общество. В его законах, напротив того, отразилось возникшее в XVIII в. и получившее в XIX дальнейшее развитие буржуазное общество. Когда этот кодекс перестанет соответствовать общественным отношениям, он превратится в груду бумаги. Нельзя класть старые законы в основу нового общества, точно так же, как эти старые законы не создали старых отношений». Берлинское Собрание не поняло своего исторического положения, каким оно явилось после мартовской революции. Упрек прокурора в том, что оно не пожелало брать на себя никакого посредничества, совершенно не попадает в цель: его несчастьем и ошибкой явилось именно то, что оно низвело себя от положения революционного конвента до сомнительной роли соглашателей. «Налицо здесь было не политическое столкновение между двумя фракциями одного и того же общества, а конфликт двух обществ, социальный конфликт, принявший политический облик; то была борьба старого феодально-бюрократического общества с современным буржуазным, борьба между обществом свободной конкуренции и обществом цехов, между обществом землевладения и обществом промышленности, между обществом веры и обществом знания». Между этими обществами не может быть мира, а возможна только борьба на жизнь и на смерть. Отказ в уплате налогов не потрясает основы общества, как то шутливо утверждал прокурор, а является только мерой самообороны общества против правительства, которое угрожает самым основам общества.

Отказав в праве взимания налогов, Собрание не нарушило закона, но оно действовало противозаконно, провозгласив пассивное сопротивление. «Если взимание податей объявлено незаконным, то разве я не должен силой мешать насильственному осуществлению незаконных действий?» Если господа, отказавшие в праве взимания налогов, не решились идти революционным путем, чтобы не рисковать своими головами, то народу пришлось самому стать на революционную почву для осуществления запрета взимать налоги. Поведение Собрания не является образцом для народа. «Собрание само по себе не имеет никаких