Редакция распалась, так как большинство членов ее, чтобы избежать ареста, вынуждены были скрыться за границу, в Бельгию, как Дронке и Энгельс, или в Пфальц, как Вильгельм Вольф, и лишь мало-помалу потом возвращались назад; Энгельс был еще в начале января 1849 г. в Берне, куда пропутешествовал через Францию, совершив большую часть дороги пешком. Но прежде всего финансы газеты оказались в полном истощении. После ухода акционеров газета кое-как существовала лишь благодаря своему растущему распространению; после этого нового удара ее спасало только то, что Маркс перенял ее в «личную собственность», иными словами, пожертвовал на нее то скромное достояние, которое унаследовал от отца или, вернее, достал под будущее наследство. Сам он об этом не проронил ни слова, но это было установлено письменными заявлениями его жены и публичными заявлениями его друзей; они исчисляли приблизительно в 7000 талеров сумму, которую Маркс истратил на агитацию и на газету в год революции. Важен, конечно, не размер суммы, а то, попытался ли Маркс отстоять крепость до полного истощения военных запасов.

Но и в другом отношении Маркс жил, только едва перебиваясь. После начала революции Союзный совет постановил 30 марта, что активное и пассивное избирательное право в Национальное собрание принадлежит также и германским эмигрантам, если они вернутся в Германию и заявят о своем желании вновь приобрести права гражданства. Это постановление было определенно признано и прусским правительством. Маркс выполнил условие, обеспечивавшее ему права гражданства, и с тем большим правом мог требовать, чтобы ему не отказали в приписке к Пруссии. Право гражданства было действительно предоставлено ему кёльнским городским советом немедленно после того, как он прибыл туда в 1848 г. Кёльнский директор полиции Мюллер, которому Маркс объяснил, что не может на авось переселить семью из Трира в Кёльн, уверил его, что его обратная натурализация будет признана также и окружным управлением: по старому прусскому закону оно обязано утверждать постановления городского совета. Тем временем стала выходить в свет «Новая рейнская газета», а 3 апреля Маркс получил официальное уведомление от директора комиссариата полиции Гейгера с извещением, что королевское правительство ввиду обстоятельств не сочло возможным воспользоваться для «данного случая» своим полномочием предоставлять иностранцам права прусского подданства. Резкая жалоба на это распоряжение, которую Маркс отправил 22 августа в министерство внутренних дел, была оставлена без последствий.

Все же он, самый нежный супруг и отец, вызвал свою семью в Кёльн «на авось». Семья за это время увеличилась: за первой дочерью, которая названа была по имени матери Женни и родилась в мае 1844 г., последовала в сентябре 1845 г. вторая дочь, Лаура, а затем, после небольшого перерыва, сын Эдгар; он единственный из этих и последующих детей, год и месяц рождения которого не установлены с точностью. Елена Демут следовала за семьей уже со времени парижских дней, как добрый дух дома.

Маркс не принадлежал к числу людей, которые легко протягивают руку всякому новоиспеченному брату; но он умел блюсти верность и дружбу. На том же кёльнском конгрессе, когда он будто бы оттолкнул своей невыносимой заносчивостью тех, которые охотно шли ему навстречу, Маркс приобрел двух друзей до конца жизни, адвоката Шили из Трира и учителя Имандта из Крефельда. И если строгая замкнутость его характера пугала таких полуреволюционеров, как Шурц и Техов, то именно в кёльнские дни его духовное обаяние тем непреодолимее привлекало подлинных революционеров, какими были Фрейлиграт и Лассаль.

Фрейлиграт и Лассаль

Фердинанд Фрейлиграт был на восемь лет старше Маркса. В молодые годы он обильно питался молоком благочестивого образа мыслей и испытал на себе тяжелую руку старой «Рейнской газеты», когда после высылки Гервега из Пруссии вышутил в стихах неудавшуюся триумфальную поездку этого поэта. Однако домартовская реакция скоро превратила его из Савла в Павла, и в брюссельской ссылке он хотя только мельком встречался с Марксом, но был привлечен «этим интересным, милым и непритязательно державшимся человеком», как он о нем тогда отзывался. А Фрейлиграт был хорошим судьей: лишенный сам всякого тщеславия, он чутко подмечал в других малости.

Настоящая дружба между ним и Марксом завязалась лишь летом и осенью 1848 г. Их связывало взаимное уважение к смелому и сильному характеру каждого из них при отстаивании общего революционного начала в рейнском движении. «Он подлинный революционер и насквозь честный человек, — похвала, которую я могу сделать лишь немногим», — писал Маркс с искренним признанием в письме к Вейдемейеру, которого он также подбивал поухаживать за Фрейлигратом, так как поэты — это такой народец, который любит, чтобы их гладили по головке, когда желают, чтобы они пели. И в другой раз Маркс, который вообще не был склонен к сердечным излияниям, писал в час размолвки самому Фрейлиграту: «Говорю тебе откровенно, что не хочу потерять из-за каких-то пустячных недоразумений одного из тех немногих людей, которых я любил, как друзей, в возвышенном смысле этого слова». Во времена жесточайшей нужды Маркс не имел, наряду с Энгельсом, более верного друга, чем Фрейлиграт.

Простота и искренность этой дружбы были для филистеров всегда предметом глупого раздражения. То говорили, будто разгоряченная фантазия поэта сыграла с ним плохую шутку и вовлекла его в общество людей сомнительной чести, то утверждали, что демонический демагог духовно отравил невинного певца и привел его к молчанию. Не стоило бы терять даже немногих слов, если в качестве противоядия против такой бессмыслицы не прибегали бы к столь плохому средству, как попытка изобразить Фрейлиграта каким-то современным социал-демократом, что, конечно, выставляет его в неверном свете. Фрейлиграт был революционер по своим поэтическим воззрениям, а не по научным убеждениям; он видел в Марксе передового революционного борца, а в союзе коммунистов — революционный авангард, не имевший себе подобных в то время; но исторический ход мыслей Коммунистического манифеста оставался ему более или менее чуждым, и его пылкая фантазия не имела ничего общего с довольно часто жалким, сухим и мелочным делом агитации.

Совсем другого склада человек был Фердинанд Лассаль, который в это же время близко сошелся с Марксом. Он был на семь лет моложе Маркса и до того прославился лишь своей упорной борьбой за графиню Гацфельд, жертву жестокости ее мужа и предательства ее касты. Арестованный в феврале 1848 г. за подстрекательство к краже шкатулки, Лассаль, после блестящей защиты, был оправдан 11 августа кёльнскими присяжными заседателями и лишь после этого мог принять участие в революционной борьбе. При своей «безграничной симпатии ко всякой великой силе» Лассаль преклонялся перед Марксом,