Парочка в углу в какой-то момент выходит, я вижу их уже бредущими обратно вдоль пляжа и хихикающими. Уильям убирает их стаканы, затем передвигает табурет так, что оказывается точно напротив меня. Стойка по-прежнему разделяет нас, и если бы я могла расколоть ее на части голыми руками, я бы это сделала. Прядь волос, темных и блестящих, свисает ему на лицо. Инстинктивно я протягиваю руку и отвожу ее в сторону. Уильям хватает меня за руку и сжимает ее ладонями. Мне кажется, что я перестала дышать. Будто весь мир вокруг растворился в каком-то тумане, который нас окутывает. Я знаю, чего хочу, и не желаю больше ждать. Я устала заполнять время светской болтовней и смехом над шутками, которые не кажутся мне забавными.

– Во сколько ты заканчиваешь смену? – Я позволяю этим словам вырваться наружу, и пусть они сами ведут меня дальше. Я должна доверять своему колотящемуся сердцу, этому напряжению, повисшему в воздухе.

Уильям смотрит на часы – кожа на его шее коричневая и гладкая. Я представляю, как приятно целовать ямочку над его ключицей. Он вновь глядит на меня – мои волосы встрепаны после сегодняшнего погружения, я в поношенном оранжевом хлопковом платье, слегка скособоченном, так что одно плечо постоянно сползает вниз. На мне ни грамма макияжа, а нос и щеки обгорели – я нанесла слишком мало солнцезащитного крема сегодня утром. Но его взгляд меня преображает. Благодаря ему я чувствую себя другой: более сильной, способной на все.

– Я могу… – Уильям кашляет, – закончить прямо сейчас.

– Покажешь мне остров персонала? – спрашиваю я, встряхивая волосами, чтобы они веером рассыпались по плечам. Его лицо расплывается в улыбке – более озорной, чем я видела раньше. Это не дежурная улыбка для посетителей – такое чувство, что она предназначена персонально мне.

Он начинает опускать защитные жалюзи вокруг полок с алкоголем.

– Дай мне пять минут, – говорит он и исчезает из-за стойки. Я разворачиваю свой табурет и смотрю на море, вслушиваясь в шелест волн, разбивающихся о песок. Часы тикают так медленно. Я поднимаю взгляд к небу – оно чернильно-черное и усыпано звездами. Воздух такой теплый, но моя кожа покрыта мурашками – я потираю руки, болтаю ногами на табуретке, лишь бы отвлечься от этого томительного ожидания.

Затем я слышу «динь-динь!» и оборачиваюсь. Уильям здесь, на белом велосипеде.

– Ваша карета, миледи, – он указывает себе за спину.

– На багажник? Я с детства не ездила на багажнике! – визжу я, пытаясь туда запрыгнуть. Уильям встает на педалях, и я усаживаюсь на его сиденье. Он везет нас по улицам в кромешной темноте, мимо множества вилл, которые выглядят одинаково – сквозь распахнутые двери видны сверкающие бирюзовые бассейны. Над нами простираются кроны деревьев, и все, что я слышу, – это шорох шин по песку и гиканье, доносящееся откуда-то издалека. Мы проезжаем по узкому деревянному мосту, и я крепко обхватываю Уильяма за талию, отказываясь смотреть вниз на море. Когда мы спешиваемся, у меня кружится голова и я спотыкаюсь о собственные ноги, а он подхватывает меня, придерживая за плечи своими крупными ладонями.

Настольный футбол стоит прямо на пляже, как и несколько белых диванов, и ящик для прохладительных напитков.

– Место отдыха персонала, – Уильям торжественно туда указывает.

Я бросаюсь к столу, хватаю маленький белый шарик и катаю его в ладонях.

– Давай сыграем на что-нибудь!

– Хорошо, если я выиграю, ты поцелуешь меня, – говорит он как ни в чем не бывало.

Я сглатываю, вспоминая роль, которую играю.

– А если я выиграю… то ты меня.

И тут он шагает ко мне, его руки гладят меня по волосам, спускаются ниже к бокам, к спине. Я не ожидала, что его губы окажутся такими… другими. Он нежно меня целует, а я стараюсь не думать о том, что поцелуи Гарри были жестче. Уильям на вкус как море, и он медленно спускает каждую бретельку моего платья, целуя кожу под ним и неторопливо укладывая меня на песок.

Когда я просыпаюсь на следующее утро, мне кажется, что я все еще на пляже. Подо мной шершавый песок, солнечный свет проникает сквозь мои закрытые веки. Но открыв глаза, я обнаруживаю, что нахожусь в своей постели, – просто песок, остававшийся на мне после встречи с Уильямом, засыпал все простыни. Я полностью им покрыта, а мои волосы спутались на затылке и под ними ужасно чешется. Занавески раздвинуты, и когда я с трудом принимаю сидячее положение, то вижу море – теперь бирюзовое, разительная противоположность тому, каким глубоким и черным оно выглядело прошлой ночью.

Я крепко зажмуриваюсь. Мои губы распухли, и я, вне всякого сомнения, пропахла сексом. Я пытаюсь вспомнить ощущение веса Уильяма, придавившего меня к песку, и как я стонала оттого, что так сильно соскучилась по этому ощущению – по тяжести навалившегося мужского тела. Каким невероятно приятным было это чувство. Тогда.

Теперь я дрожу, расчесывая свои зудящие ноги. Мой желудок ворчит – я вчера не ужинала, и он на меня сердится. На прикроватном столике – банка колы и записка от Верити: «Думаю, это тебе пригодится. Ушла на завтрак. С нетерпением жду рассказа о вчерашнем вечере». Она пририсовала подмигивающую рожицу и большой палец, поднятый вверх. Я перекатываюсь поближе к столику, со щелчком открываю банку и выливаю темную жидкость себе в горло. Затем сбрасываю одеяло, хватаю солнцезащитные очки и раздвигаю двери, впуская солнечные лучи и жару в прохладный кондиционированный воздух номера. На веранде стоит миска с фруктами. Я выхожу на пляж, прихватив с собой банан, и плюхаюсь на песок. Я хочу съесть его, но он как глина у меня во рту. Я пытаюсь прожевать его несколько раз, а затем выплевываю. Почему я чувствую себя такой несчастной? Это несправедливо. Эмоции захлестывают меня – сильные, быстрые и совершенно нежелательные. Я надеваю темные очки, чтобы скрыть слезы, – но к ним присох песок. Песок с мексиканских пляжей, с того курорта, где мы с Гарри были так счастливы. А теперь я чувствую пот другого мужчины на своей коже.

Я замечаю над собой тень, и кто-то садится рядом. Я ощущаю аромат кокосов – так пахнет масло для загара. Я сижу, подобрав колени и уперев в них подбородок.

– Кэйтлин, с тобой все хорошо? – Джен гладит меня по руке.

Обычно в таких случаях я натягивала на лицо вялую улыбку, уверяя, что все в порядке. Вот почему мои старые друзья с тех пор поговаривают, что я «оттолкнула их сама» после смерти Гарри; я отказывалась слушать их, когда они пытались меня утешить. Но в голосе Джен есть что-то искреннее, и насколько я понимаю – после этой недели отпуска я больше никогда ее не увижу.

– Нет, – вздыхаю я.

– Я увидела, что ты плачешь в раю. Что случилось?

Я хотела бы, чтобы она назвала меня «утенком», как моя мама. Я хотела бы, чтобы она погладила меня по локтю, приготовила «шикарные» макароны и шепнула, что все будет хорошо. Я уже всхлипываю, шмыгая носом. Джен протягивает руку в свою корзинку, достает смятую салфетку и подает мне. Я хочу рассказать ей правду – о Гарри, о своем бизнесе, обо всем. Но эти слова застревают в горле.