Бабушка и внучка поглядели друг на друга как люди, побывавшие в воронке урагана и чудом оставшиеся в живых.

Барабашкин хотел было войти в дом, но замер в сенях у большой железной бочки с водой.

– Это ты своего гаденыша натравила на мою дочу?! – слышался за дверью голос Липиной мамы, похожий на гудение пожарной сирены. – Ты посмотри, посмотри, что он сделал! Кто мне теперь ущерб возместит, а?!

– Окстись, Макаровна! Я в жись никого не травила, тем паче из-за мужика, – загромыхала совсем низким голосом мать Барабашкина. – Ушел, значит, так надо, не мое, значит. А то, что там Борька натворил, так это их с Липкой дела. Ни ты, ни она на педсовет не явились, а пришли бы, так знали бы, что его за все уже отчитали и ущерб вам выплатить обязали, я его, за что нужно, оттаскала, так что наказан он по самое не хочу!

– Ну не знаю, Раечка! Как хочешь, но чтобы духу его рядом с ней не было! Узнаю – отрежу кой-чего! И про этот самый ущерб не забудь! А-то ты меня знаешь! – угрожающе прошипела Макаровна.

– И ты меня знаешь, – процедила сквозь зубы Раечка, – мне проблемы не нужны, парню еще в жись пробиваться.

Дверь скрипнула, видимо, Макаровна собралась выходить. Барабашкин вжался в стену, разгневанная мать Липы вихрем промчалась мимо него.

Прошло несколько минут, прежде чем Барабашкин решился войти в дом. Мать сидела за столом, подперев щеку, уставившись в пеструю плоскость клеенки.

– Борь, Боря-я-я, – произнесла она вяло, услышав, что сын вошел. – А чо ты к Липке привязался, а? Это из-за отца, да? – Ее низкий голос задрожал. – Или… или у вас эта самая… любовь?

– Какая, н… любовь, мать?! Какая любовь?! Она украла у нас отца! Я ее ненавижу!

– Она ли?

– Она, она и ее мать! – Он ходил по маленькой кухне, размахивая руками, брызжа слюной во все стороны. – Подарки она ей дарит, да черта с два! Это отец все! И смартфон, который мне обещал!

– Завидуешь?

– Ненавижу! Он забыл меня, будто меня и нет вовсе! Все ей! А она ему никто!

– Завидуешь.

– Он и на заработки уехал ради нее!

– Он и ради нас уезжал на заработки, он всегда был в разъездах, такая у него работа.

Борька замолчал, бухнувшись на табурет, хватая воздух сухими бледными губами. Мать встала, налила крепкого горячего чаю в большую чашку, на которой были нарисованы все знаки зодиака, и поставила перед ним:

– Видишь ли, сынок, тут никто не виноват, даже она, тем более она. Твой отец сам сделал выбор, но это ненадолго. Такая любовь, какая у него была к нам, не проходит так быстро, понимаешь? Он любит тебя и всегда будет любить. И скоро вернется. Вот увидишь. А теперь подумай, дорогой мой сына, стоит ли из-за них портить свою жись?

Борька пил горячий чай большими глотками и слушал, внимательно слушал мать, а потом, когда она замолчала, посмотрел ей прямо в глаза и спросил:

– А сама-то ты веришь в то, что щас сказала?

– Верю, сынок, верю, дорогой мой, а как мне не верить?

– А я вот нет, – отрезал он, брякнул кружкой о стол, ушел в другую комнату, бухнулся на диван, включил телевизор.

Мать, шумно вздохнув, принялась мыть кружку, бережно стирая чайный налет с фарфора.

– Ну все, мама, – повалилась на приземистый широкий сундук в прихожей Макаровна, все еще сжимая в руках истерзанную сумочку.

– Ну и чего – лехше стало? – Бабушка вытирала руки вафельным полотенцем, опершись спиной о косяк у входа в кухню.

– Ох, лехше, мама, ох, лехше! Слышь, чего говорит-то она? Я, говорит, в жись не мстила за мужика, а? Ушел, говорит, и ладно, не мой, значит, а? Это она-то не мстила?! Да она это его на нашу Липку-то натравила, она-а-а! Ну, ничего теперь он как шелковый будет, – потрясла она сумочкой над головой. – И заплатят они мне, за все заплатят, мама! А ты чего зыркаешь, – напустилась она на дочь, – манатки собирай, хватит у бабки жить без присмотра! Я тебя под контроль возьму, а то ходят всякие, жалуются!

– Нет, я лучше здесь, – процедила сквозь зубы Липа.

– Нет уж, хватит! Ты вишь, мама? Неблагодарная, Толя ей и подарки, и шмотки, а она?..

– Я не выпрашиваю…

– А?! – Макаровна соскочила с сундука и нависла над дочерью, тряся маленькими кулачками.

– Валька, отступись от нее, пусь у меня поживет, – вступилась бабушка. – А ты, Липка, пообещай мамке школу не пропускать.

– Обещаю, – просипела Липа.

– Ладно, – прохрипела Макаровна и порывисто обняла дочь. – Дура ты, Липка, дура… – потом, отстранившись, вложила в ее ладошку деньги: – На вот тебе на новую сумочку. Ну а телефон Толя купит.

– Нет, – Липа протянула деньги обратно, – не надо – это его…

– Чего? – не поняла мать.

– Не надо, обойдусь, – Липа положила деньги в карман материной куртки и ушла в другую комнату.

– Не, мама, это че было-то? – часто заморгала белесыми ресницами Макаровна.

– Чего было то и было, – констатировала факт бабушка. – А ты денюшки-то оставь, я ей фрухтов куплю, ну еще там чего, сама знашь, че ребенку твоему нужно.

– Да-да, – закивала Макаровна, – ты, это, мама, смотри, чтоб школу…

– Досмотрю-досмотрю… – Бабушка быстро пересчитала деньги, выпроводила дочь за порог и уже с крыльца пригрозила: – Ты там со своим-то не очень балуй.

– Да ладно тебе, мам, – махнула рукой разрумянившаяся Макаровна.

Метла резво бродила по дощатому полу стайки, выметая труху и круглый козий помет. Козы тут же в загоне хрустели за обе щеки сеном, которое недавно Кира опустил в ясли, и весело подначивали друг друга рогами.

– А, вот ты где! – Зарина стояла, повиснув на калитке, ведущей во двор для скотины, и улыбалась. – Ты ведь устал? Устал ведь в школе?

– Метла какая-то у тебя интересная, – вместо ответа потряс метлой в воздухе Кира, – прутья у нее пластмассовые, что ли?

– Прогресс, – захохотала Зарина. – Давай сменю тебя?

– Нет, не нужно, мне тут хорошо – душа отдыхает. Ты лучше чайку там или еще чего, а?

– Ладно, еж, будет сделано, – послала воздушный поцелуй и скрылась.

Метла снова завшикала – козий помет дробно запрыгал по доскам.

Запахи навоза, пота животных, трухи, сухого сена приятно раздражали ноздри Киры, заставляли почувствовать себя способным на все, бодрым и даже всесильным. Он и не думал, что о животных так приятно заботиться. Эта забота не умаляла, а увеличивала силы, возвращалась в троекратном размере, стирая с сердца все плохие воспоминания за день, обновляя, очищая.

«А что если забота о любом другом существе действует так же? – подумал Кира, заканчивая работу. – Что если…» Щеки его, и без того румяные, вспыхнули, но он успел поймать мысль за хвост и спрятать подальше.