Она первая взрослая женщина, не считая твоей матери, которая привлекла твое внимание больше чем на пять минут. И вот вам результат: Лестат открыл для себя противоположный пол! Да, представь себе, девочки вырастают и становятся зрелыми женщинами! И я принадлежу к их числу. Здесь не сады Эдема, и я не сниму это платье!

Квинн встал с дивана.

– Лестат, прошу, подожди!

– Убирайся! – взревел я.

Я встал из-за стола. Нанесенная мне рана была так глубока, что я едва мог говорить. Я снова почувствовал жалящую боль по всему телу – такую же, как когда разъяренная Роуан набросилась на меня в Обители. Эта боль сковывала, лишала сил.

– Вон из моего дома, подлая, неблагодарная дрянь! – орал я. – Убирайся сейчас же, пока я не спустил тебя с лестницы! Ты могущественная шлюха, вот ты кто! Ты используешь все, что дают тебе сексуальность и молодость. Ты моральный лилипут на каблуках, профессиональный подросток, дитя по призванию! Тебе не понять значения философского озарения, ты не знаешь, что такое духовная близость или настоящее развитие… Убирайся, убирайся немедленно, неудавшаяся наследница состояния Мэйфейров! Отправляйся к своему семейству смертных на Первой улице. Измывайся над ними, беснуйся, пока они не сойдут с ума и не раскроят тебе череп садовой лопатой, а потом закопают живьем на заднем дворе!

– Лестат, умоляю тебя… – Квинн в отчаянии заломил руки.

Но я был слишком зол.

– Забирай ее к себе на ферму!

– Никто меня никуда не заберет! – выкрикнула Мона и рванулась к дверям.

Развевающиеся волосы, сверкающие блестки. Хлопнула дверь. Удаляющийся цокот каблуков по металлической лестнице.

Квинн затряс головой. Он беззвучно плакал.

– Так не должно было случиться, – шептал он. – Этого можно было избежать. Ты не понимаешь, она ведь еще даже не привыкла существовать вне больничной палаты, не привыкла ходить и разговаривать как следует…

– Это было неизбежно. – Меня трясло. – Именно поэтому не ты, а я провел ее через Обряд Тьмы. Я взялся за это, чтобы весь ее гнев обрушился на меня, понимаешь? Но как она могла с такой жестокостью наброситься на мое прошлое?! Она морально незрела, не способна разумно рассуждать, лишена внутреннего ритма, терпения, доброты. Она просто безжалостная мелкая злючка! Я сейчас сам не знаю, что говорю. Иди за ней. Она такая самонадеянная и дерзкая! Иди.

– Пожалуйста, прошу тебя, – сказал Квинн, – не дай этому разлучить нас.

– Только не нас с тобой, – ответил я. – Не волнуйся, этого никогда не случится. Иди за ней.

Я услышал, как она рыдает на заднем дворе, и в бешенстве выскочил на балкон. Кожа Моны светилась в темноте.

– Выметайся отсюда! – заорал я. – Нечего распускать сопли на моей земле! Я этого не потерплю! Убирайся!

Я спустился во двор. Мона помчалась к дороге.

– Квинн!!! – завопила она, как будто я собирался ее убить. – Квинн! Квинн!..

Я развернулся и пошел вверх по лестнице. Добравшись до балкона, я вцепился в перила и постарался обрести равновесие. Руки у меня дрожали, но немного успокоиться все же удалось.

Войдя в гостиную, я сразу заметил краем глаза Джулиена. Я предпринял еще одну попытку успокоить колотившееся сердце и унять тремор. Наконец я взял себя руки и в ожидании очередной дешевой диатрибы[20] обвел взглядом потолок.

Призрак, скрестив руки на груди, стоял у стены, его черный смокинг контрастировал с полосатыми обоями цвета дамасской розы. Он решил начать по-французски:

– Eh bien, прекрасная работа, monsieur. Ты влюбился в смертную, которая никогда не станет твоей, и все, что тебе удалось, это вбить гвоздь в ее сердце, который ее наивный муж рано или поздно все равно заметит. А теперь еще моя любимая племянница, которую ты от большого ума перетащил в свой мир, носится по улицам со своим возлюбленным, понятия не имеющим, как ее успокоить или остановить надвигающееся безумие. Ты, monsieur, отличный экземпляр дореволюционной эпохи. О, наверное, мне следует называть тебя шевалье. Кстати, какой именно у тебя титул? Есть что-нибудь ниже?

Я вздохнул, а потом улыбнулся, меня трясло уже не так сильно.

– «Буржуа» мне никогда не нравилось, – спокойно ответил я. – Титул отца для меня ничего не значит. Печально, что ты придаешь этому такое значение. Почему бы нам не оставить эту тему?

Я сел за стол, поставил ногу на нижнюю перекладину и с восхищением рассматривал призрака. Безукоризненно белая рубашка. Туфли из кожи высшего качества. Что ж, он умеет одеваться. Обессилевший и расстроенный ссорой с Моной, я смотрел ему в глаза и молился святому Хуану Диего. Может ли в результате всего этого получиться что-то хорошее?

– Как? – удивился призрак. – Я стал тебе симпатичен?

– Где Стелла? – спросил я. – Я хочу увидеть Стеллу.

– Правда? – Он приподнял бровь и тихонько постучал пальцем по лбу.

– Не люблю одиночество, учитывая, сколько приходится отдавать, – сказал я. – И как раз сейчас мне не хочется быть одному.

Чувство превосходства покинуло Джулиена. Взгляд его стал мрачным. Умные черные глаза, аккуратно подстриженные седые кудри… В свое время он был красивым мужчиной.

– Не хочется тебя разочаровывать, – сказал я, – но с тех пор, как ты стал являться, когда пожелаешь, я, должно быть, привык к тебе.

– Думаешь, мне нравится то, чем я занимаюсь? – с неожиданной горечью в голосе спросил он.

– Я не думаю, что ты до конца понимаешь, чем занимаешься, – ответил я. – Возможно, тут мы с тобой похожи. Я слышал о тебе. Мне рассказывали довольно зловещие истории.

Джулиен никак не отреагировал на мои слова, но на лице его появилось одобрительное выражение.

Я услышал, как кто-то вприпрыжку бежит по коридору – явно ребенок. И вот в гостиной появилась она – в белоснежном платье, в белых носочках и в черных туфельках фирмы «Мэри Джейн».

– Привет, душка, у тебя чудесная берлога, – заявила она с порога. – Я просто влюбилась в твои картины. Сегодня у меня впервые появился шанс взглянуть на них. Мне нравятся приглушенные тона. Нравятся парусники и все эти приятные люди в чудесных длинных платьях. Я всего лишь маленькая девочка, но могу предположить, что такие картины успокаивают нервы.

– Не скажу, что сам подбирал их, – ответил я. – Это делали другие. Но время от времени я добавляю в коллекцию одно-два полотна. Лично мне больше нравятся яркие, насыщенные цвета. Люблю, когда от картины исходит энергия.

– Что ты собираешься со всем этим делать? – спросил Джулиен, явно раздраженный нашим диалогом со Стеллой.

Пульс мой наконец пришел в норму.

– С чем? – переспросил я. – И позволь заметить, судя по тому, что я о тебе слышал, твое вмешательство в это дело – плохой знак. Похоже, некоторые твои отпрыски считают, что твои визиты на Землю обречены на неудачу. Ты знал об этом? Видимо, на тебя наложено особое проклятие – во всяком случае, так мне говорили.