Чего я боялся? Смерти, наверное. Мне очень хотелось увидетьпризрак Маленькой Иды, но этого не случилось, а потом Большая Рамона как-тосказала, что когда люди попадают на небо, то они больше не появляются на земле,если только на то нет особой причины. Мне хотелось в последний раз взглянуть наМаленькую Иду. Я знал, что Милочка никогда не появится, но с Маленькой Идойбыли связаны особые надежды. Я все время спрашивал себя, как долго онапролежала мертвая в моей постели.

Тем временем жизнь в Блэквуд-Мэнор продолжалась.

Большая Рамона, Жасмин и Лолли, как всегда, идеальносправлялись с делами в кухне, даже во время наплыва туристов. Папашка какзаведенный продолжал чинить и обновлять все, что ни попадалось под руку, недавая себе отдыха, и к восьми часам вечера замертво валился на кровать.

Большая Рамона старалась как могла всех приободрить, всевремя что-то пекла по своим "особым рецептам" и даже несколько разуговорила Пэтси пообедать со мной (в те дни, когда Папашка уезжал по делам),видимо считая, что мне это нужно, хотя на самом деле я не испытывалнеобходимости в общении с матерью. Приезжали и уезжали интересные гости,тетушка Куин писала прелестные письма, а на Пасху в Блэквуд-Мэнор съехалсянарод даже издалека. На лужайке стояли столы и играла музыка.

Папашка почти не принимал участия в устройстве пасхальногобанкета, и все понимали почему. Правда, он появился на празднике,принарядившись в светлый льняной костюм, но все время молча просидел в кресле,наблюдая за танцующими, и выглядел безжизненным, словно душа его давновоспарила. Провалившиеся глаза и желтоватая кожа делали его похожим начеловека, удостоенного видения, после которого обычная жизнь потеряла для неговсякое очарование.

При одном только взгляде на Папашку у меня перехватывалогорло. Паника усиливалась. Сердце начинало биться, как молот, стук егоотдавался в ушах. Над головой сияло идеально голубое небо, воздух был теплым,маленький оркестрик играл прелестную музыку, а у меня зуб на зуб не попадал.

В самом центре танцплощадки выплясывал Гоблин, одетый, как ия, в белый костюм-тройку. Он выглядел совсем как настоящий человек из плоти икрови и все время шнырял и лавировал между танцующими. Ему, видимо, было всеравно, смотрю я на него или нет. Но потом он бросил на меня взгляд, сразупогрустнел, остановился и протянул ко мне обе руки. Лицо его было омраченопечалью, но на этот раз оно отражало не мои чувства, ибо я дрожал от страха.

"Тебя никто не видит!" – прошептал я едва слышно,и внезапно все вокруг стали для меня чужими, совсем как во время поминальноймессы Линелль.

А может быть, я просто почувствовал себя чудовищем из-затого, что способен видеть Гоблина, который и был единственным действительноблизким мне существом, и ничто в целом мире не могло подарить мне утешение илитепло.

Я подумал о Милочке, лежащей в склепе в Новом Орлеане.Интересно, если бы я подошел к воротам склепа, то какой бы запах почувствовал –формальдегида или чего-то другого, мерзкого и отвратительного?

Я направился к старому кладбищу. Оказалось, что тамслоняются гости, а Лолли разносит им шампанское. Никаких призраков над могиламия не увидел. Вокруг были только живые. Со мной о чем-то заговорили кузеныМилочки, но я их не слышал, ибо в это время представлял, как поднимусь вспальню Папашки, достану из ящика стола пистолет, поднесу его к виску и нажмукурок. "Если я сделаю это, страху придет конец", – крутилось вголове.

Тут я почувствовал, как меня обнимают невидимые руки Гоблинаи он окутывает меня собою. Я словно почувствовал его сердцебиение и призрачноетепло. Для меня это было не внове. Но в последнее время такие объятияпробуждали во мне чувство вины. Только сейчас они показалось мне чрезвычайносвоевременными.

И тогда ко мне вернулась эйфория – та самая дикая эйфория,которая впервые пришла, когда я, заливаясь слезами, покинул больничную палатуМилочки.

Я стоял под дубом, гадая, способны ли печальные призракикладбища видеть гуляющих здесь людей, и плакал.

"Пойдем со мной в дом. – Жасмин обняла меня заплечи и ласково повторила: – Пойдем, Тарквиний, пойдем".

Только в очень серьезных ситуациях наша экономка называламеня полным именем. Я последовал за ней, а она привела меня в кухню, велеласесть и выпить бокал шампанского.

Как всякий деревенский ребенок, я много раз пробовал и вино,и виски, но всегда понемногу. А в тот день, когда Жасмин ушла, я постепенноосушил целую бутылку.

Той ночью меня немилосердно рвало, голова болела так, что,казалось, сейчас расколется. Пасхальная вечеринка закончилась, а меня еще долговыворачивало наизнанку. Большая Рамона стояла рядом, сердито ворча, что Жасминбольше не должна давать мне пить.

Прошло несколько недель, и мне стало лучше. Наверное, нельзябеспрерывно ощущать панику – иначе мозг просто не выдержит. Паника накрываетволнами, и тогда нужно убеждать себя, что это пройдет.

Я вернулся к состоянию свинцовой тяжести, с которым умелсправляться. Иногда накатывали воспоминания о Милочке, о том, как она пела, какготовила, что говорила по тому или иному пустяковому поводу или что могла бысказать, а за этим вновь следовал ужас, словно меня кто-то взял и выставил наподоконник девятого этажа.

Тем временем я не забыл, как меня назвала Пэтси: неженкой,Маленьким лордом Фаунтлероем и голубым. Благодаря телевидению, видео и книгам япрекрасно знал, что это означало, и во мне укреплялось неизбежное юношескоеподозрение, что характеристика верна.

Учти, я был слишком добропорядочным католиком, чтобыэкспериментировать с сексуальной стимуляцией, когда оставался один, а завязатьромантические отношения с кем бы то ни было не выпадало шанса. Я не верил, чтоможно ослепнуть от самовозбуждения, но одна мысль об этом заставляла меня,человека верующего, краснеть от стыда.

Но иногда мне снились эротические сны. И хотя я пробуждалсяраздраженный и униженный, обрывая их в самом начале, гоня прочь всякоевоспоминание о том, что их вызвало, во мне сидело глубокое убеждение, что всеэти сны были о мужчинах.

Не удивительно, что Папашка предложил Пэтси двести тысяч замладенца. Он ведь думал, что я никогда не женюсь, никогда не заведу детей. Помоему виду, по тому, как я не мог вбить гвоздя в деревяшку, он догадался, что яголубой. И что другое он мог подумать, когда я с восторгом рассказывал заужином о таких фильмах, как "Красные башмачки" или "СказкиГофмана"? Он знал, что я голубой. Черт возьми, наверное, это понималлюбой, кто меня когда-либо видел.

Гоблин тоже знал. Гоблин затаился и выжидал. Гоблин – что-тотаинственное и невидимое, состоящее из щупальцев и пульсирующей энергии. Гоблинсам был голубым!