"Родить тебя было не моей блестящей идеей! Следовало быот тебя избавиться! – проорала она через плечо, направляясь клестнице. – Чертовски теперь жалею, что поступила не так, какхотела".

В эту самую секунду мне со стороны показалось, будто матьспоткнулась о собственные ноги. На мгновение рядом с ней появился Гоблин,который, стоя к Пэтси спиной, улыбался мне. Громко охнув, она уронила вороходежды и чудом не упала с верхней ступеньки. Я рванулся, чтобы ее поддержать,но она повернулась, и во взгляде ее было столько злости, что я в ужасе понял:она споткнулась не случайно – это было делом рук Гоблина.

Меня как громом поразило. Быстро подобрав одежду, я сказал,что провожу Пэтси. Никогда не забуду выражение ее лица, в котором смешалисьнастороженность, взволнованность, зловещее уважение и презрение. Но чтотворилось в ее душе – не знаю.

Я вдруг испытал страх перед Гоблином. Испугался того, что онмог совершить.

Я помог Пэтси погрузить все вещи в фургон, чтобы Гоблинпонял, что я не желаю ей зла. Пэтси уехала, объявив на прощание, что никогда невернется, но, разумеется, вернулась через три недели и потребовала, чтобы еепустили пожить в особняк, потому что деньги кончились и ехать ей больше некуда.

Как только Пэтси, по моим расчетам, отъехала на безопасноерасстояние, я призвал Гоблина к ответу. Но никакой реакции не добился. Похоже,он где-то прятался, но, когда я поднялся к себе и сел за компьютер, Гоблинсхватил мою руку и напечатал: "Пэтси сделала тебе больно. Мне она ненравится".

"Это не означает, что ты можешь причинять ейзло", – написал я и в подтверждение произнес те же слова вслух.

Моя левая рука тут же принялась энергично печатать.

"Я заставил Пэтси замолчать" – таков был ответ.

"Ты чуть ее не убил! – возразил я. – Никогдабольше не смей причинять людям зло. Это не шутки".

"Не шутки, – написал он. – Она пересталаделать тебе больно".

"Если ты будешь вредить другим людям, я перестану тебялюбить", – пригрозил я.

В комнате повисла холодная тишина, а потом Гоблин выключилкомпьютер и обнял меня – тепло и ласково. Мне вдруг стало противно, оттого чтоего объятие оказалось таким приятным, а еще я внезапно испугался, что оновот-вот может превратиться в эротическое. Прежде я не испытывал таких опасений.

"Пэтси назвала меня голубым. Может, так оно иесть? – подумал я. – Может, во мне действительно присутствует нечтоподобное, а Гоблин это знает? Мы ведь все время вместе".

Страх смертного греха полностью завладел мною.

"Не грусти, Гоблин, – прошептал я. – В нашемдоме и без того поселилась печаль. А теперь ступай, Гоблин. Ступай и дай мнеподумать в одиночестве".

Впоследствии Пэтси больше никогда не смотрела на меня так,как смотрела прежде, но я не хотел признаваться в том, что имею отношение кпроисшествию на лестнице, поэтому не мог спросить ее, что она тогдапочувствовала.

Тем временем все в доме знали, что каждое утро ее рвет вванной комнате, а еще у нее появилась привычка слоняться по кухне, повторяя,что вся еда ей отвратительна. Папашка, согнанный с привычного места за столом,проводил теперь долгие часы во флигеле.

Он не разговаривал с рабочими – вообще ни с кем неразговаривал, а только смотрел телевизор и пил пиво, но на самом деле ничего невидел и не слышал.

Затем однажды вечером, когда Пэтси приехала поздно и, войдяв кухню, объявила, что больна и Жасмин должна приготовить ей поесть, Папашкауселся за стол напротив дочери и велел мне убираться вон.

"Нет уж, позволь ему остаться, если собираешься со мнойразговаривать, – сказала Пэтси. – Ну, выкладывай".

Я не знал, что делать, поэтому вышел в коридор и прислонилсяк косяку, откуда мог видеть лицо Пэтси и затылок Папашки и слышать каждоепроизнесенное слово.

"Я дам тебе за это пятьдесят тысячдолларов", – сказал Папашка.

Пэтси смотрела на него не меньше минуты, а потом спросила:"О чем ты?"

"Я знаю, ты беременна, – сказал он. –Пятьдесят тысяч. И ты оставляешь ребенка здесь, с нами".

"Ты безумный старик, – усмехнулась она. –Тебе шестьдесят пять. Что ты собираешься делать с младенцем? Думаешь, ясоглашусь снова пройти через все это за каких-то пятьдесят косых?"

"Сто тысяч долларов, – спокойно продолжал Папашка,а потом вдруг прошипел: – Двести тысяч долларов, Пэтси Блэквуд. Получишь их вдень, когда ребенок родится и ты подпишешь отказ от него, передав на моепопечение".

Пэтси вскочила из-за стола и резко отпрянула, злобно глядяна отца.

"Какого черта ты не сказал мне об этом вчера? –завопила она, сжав кулаки и топая ногами. – Какого черта ты не сказал мнеоб этом сегодня утром? Безумный старик! Будь ты проклят!"

Она повернулась и выскочила из кухни, хлопнув дверью снатянутой на ней сеткой, а Папашка уронил голову на грудь.

Я зашел в кухню и постоял с ним рядом.

"Она успела от него избавиться", – произнесон, не поднимая головы.

Дед был совершенно убит этими событиями, но больше ни разуне сказал о них ни слова и снова замкнулся в полном молчании.

Что до Пэтси, то она на самом деле пару дней провела в своейкомнате под присмотром Жасмин, а затем отправилась в своем новом фургонеколесить с одного деревенского праздника на другой.

Мне стало очень любопытно. Неужели Пэтси немедленнозабеременеет только для того, чтобы получить двести тысяч долларов? И каковоэто – заиметь сестренку или братишку? Я действительно хотел это знать.

Папашка потихоньку начал возвращаться к труду, хлопоча наферме в одиночку: белил заборы, там, где это было нужно, подрезал азалии,сооружал новые клумбы. Он не только высадил больше, чем прежде, осенних цветов,но изменил весь облик сада, сделав его еще прекраснее. Особенно ему нравиласькрасная герань, и, хотя она не очень долго цвела в жару, он высаживал многогерани на клумбы и частенько отходил назад, чтобы посмотреть издали, какполучается задуманный орнамент.

Какое-то время, совсем недолго, казалось, будто все у насналаживается. Вроде бы радость не совсем исчезла из Блэквуд-Мэнор. Гоблин велсебя хорошо, но его лицо отражало, как в зеркале, растущие внутри менянапряжение и тревогу. Леденящая эйфория дала трещину. Страх вновь завоевывал мойразум.