Постепенно, в течение нескольких месяцев, я понемногууспокаивался – и все только благодаря Большой Рамоне, поэтому меня чрезвычайноудивляло, что Папашка и Обитатели Флигеля, и даже Жасмин с Лолли хвалили меняза доброту к Большой Рамоне в такой трудный для нее период. Это ведь было нашеобщее горе. Большая Рамона спасала меня от черной паники, появившейся в душе сосмертью Линелль и только усилившейся после потери Маленькой Иды.

Я полюбил рыбачить на болоте с Папашкой. Прежде такоевремяпрепровождение не вызывало у меня особого энтузиазма. Мне нравилосьпродираться на пироге сквозь топи, заплывать в самую глубь болот, далеко запределы нашей обычной территории. Болота пробудили во мне какое-то бесстрашноелюбопытство, и я представлял, как мы найдем остров Манфреда Блэквуда. Конечноже, отыскать его нам не удалось.

Однажды ближе к вечеру мы наткнулись на огромный старыйкипарис с ржавой цепью вокруг ствола, частично вросшей в него, и пометкой,вырезанной на коре, – мне показалось, что это стрела. Дерево было древним,а цепь состояла из больших звеньев. Я тут же захотел пойти по направлениюстрелы, но Папашка сказал, что уже поздно, что все равно там ничего нет и еслимы пойдем дальше, то рискуем заблудиться.

Я не стал настаивать, потому что не очень-то верил во всеэти россказни насчет Манфреда и его Хижины Отшельника. К тому же одежда на мнеотсырела и прилипла к телу. Поэтому мы отправились домой.

Затем наступил праздник Марди Гра, а это означало, чтоМилочке предстояла поездка в дом сестры Рути, но в этом году ей искренне нехотелось ехать. Милочка жаловалась, что плохо себя чувствует, аппетит пропал –она отказывалась даже от Королевского кекса, который теперь ежедневнопоставляли из Нового Орлеана. В общем, Милочка думала, что у нее начинаетсягрипп.

Но наконец она все-таки решила ехать: нельзя же былопропустить парад, да и Рути никак не могла без нее обойтись. И конечно, Милочкане хотела разочаровывать своим отсутствием целую толпу престарелых тетушек,дядюшек и двоюродных братьев и сестер.

Я не поехал с ней, хотя она просила. Кашель ее усиливался (онакаждый день звонила Папашке, и я обычно брал трубку, чтобы поговорить с ней),но она все равно пробыла у Рути положенный срок.

В Пепельную среду, в первый день Великого Поста, когдаМилочка вернулась домой, она сразу отправилась к врачу без всякого нашегопонукания. Кашель никак не утихал.

Думаю, врачи сразу поняли, как только увидели рентгеновскиеснимки, что это рак, но зачем-то им понадобилась и компьютерная томография, ибронхоскопия, и биопсия. Начались тяжелые дни в больнице, но еще до того, как пришлирезультаты последнего исследования, Милочка дышала уже с таким трудом, что ееперевели на "чистый кислород" и начали вводить морфин, "чтобылегче дышалось". Почти все время она находилась в полусне.

В конце концов, в коридоре, у дверей палаты, нам сообщилидиагноз: лимфома обоих легких, которая успела дать метастазы, а значит, ракзатронул весь организм. Врачи сказали, что она протянет не больше несколькихдней. В сознание она больше не приходила, поэтому не могла сама принять решениео проведении в качестве последнего средства курса химиотерапии. Она была вглубокой коме, дыхание и давление с каждым часом ослабевали.

Мне исполнилось восемнадцать. День рождения прошел буднично,если не считать того, что я получил новый грузовичок, на котором и помчался напредельной скорости в больницу, чтобы дежурить у постели бабушки.

Папашка впал в состояние затянувшегося шока. Этот большой иумный человек, который всегда, как казалось, оставлял за собой решающее слово,превратился в дрожащую развалину. Приходили и уходили Милочкины двоюродныесестры и братья, тетушки и дядюшки, а Папашка все молчал в своем безутешномгоре.

Он дежурил в палате в очередь со мной, нас сменяли Жасмин иЛолли.

Наконец Милочка открыла глаза и уже больше их не закрывала,дыхание стало механическим, словно она сама не имела никакого отношения к тому,как ритмично вздымалась и опускалась грудная клетка.

На Гоблина я не обращал внимания. Его пребывание рядомказалось мне бессмысленным – как часть детства, от которой давно пора отречься.От одного его вида, от одного вопросительного взгляда пустых и невинных глаз вомне вскипала ненависть. Я чувствовал, что он слоняется где-то поблизости.Наконец, больше не выдержав, я спустился к грузовику и сообщил Гоблину, что происходитпечальное событие. То же самое, что случилось с Линелль и Маленькой Идой:Милочка нас покидает.

"Гоблин, все плохо, – сказал я. – Все ужасно.Милочка больше не очнется". Гоблин огорчился – я увидел слезы в егоглазах, – но, возможно, он просто подражал мне.

"Ступай, Гоблин, – велел я. – Веди себяприлично и уважительно. Будь потише, чтобы я мог побыть рядом с Милочкой, кактого требует долг".

Мои слова, видимо, возымели действие. Он перестал менямучить, но я все равно день и ночь чувствовал его присутствие где-то рядом.

Когда пришел час отключить кислород, который к тому временитолько и удерживал Милочку на этом свете, Папашка не смог приехать в больницу.

Я находился в палате, и если Гоблин был рядом, то я этого неощущал. Тетя Рути и сиделка выслушали распоряжение доктора. Тут жеприсутствовали Жасмин, Лолли и Большая Рамона. Она-то и велела мне встать кизголовью и держать Милочку за руку.

Сняли кислородную маску, но Милочка не начала хвататьвоздух, задыхаясь. Она просто какое-то время дышала чуть глубже, а потом ротприоткрылся, и на подбородок хлынула кровь.

Жуткое зрелище. Никто такого не ожидал. Тетя Рути невыдержала, и кто-то начал ее успокаивать. Я не отводил глаз от Милочки. Потомсхватил пачку бумажных салфеток и начал промокать кровь, приговаривая:"Все в порядке, Милочка, все в порядке".

Но кровь продолжала идти сильнее, стекая по подбородку, акогда у Милочки вывалился язык, хлынула потоком.

Кто-то передал мне мокрое полотенце, и я продолжал собиратькровь.

"Все хорошо, Милочка, я справлюсь", – непереставал повторять я и вскоре действительно справился. После четырех или пятиглубоких вдохов все было кончено. Большая Рамона велела закрыть Милочке глаза,что я и сделал.

Вошедший в палату врач объявил, что пациентка мертва, теперьуже окончательно и бесповоротно.