– И кто это говорит? Женщина, которая пожелала куринуюручку! – возмутился Эдя. – Кстати, твой Мефодий когда звонил в последний раз?

– Почему только мой? Он общий. Вчера.

– И как дела у нашего общего?

– Да разве он скажет? У него два ответа – «Норма» и«Отстань!», – сказала Зозо с досадой.

– Что, только два? Чего так плохо?

– В остальных случаях он использует фразу: «Ну чего еще?» Иэто мне, родной матери, которая ночей не спала… – начала Зозо убитым голосом ивдруг замолкла на середине фразы. Крайнее уныние не помешало ей углядеть вчайной чашке волос.

– Ну-ка, ну-ка! Это не мой. Для моего он слишком короткий. Ине твой, – сказала она, выуживая волос ногтями.

– Откуда ты знаешь, что не мой? – удивился Эдя.

– У тебя они толстые, как проволока. Опять, что ли, девицукакую-то приводил?

– Ага. И стриг ее над твоей чашкой. Я всегда так делаю, –согласился Эдя. Иногда согласиться – самый простой способ прервать спор.

Зозо исторгла вздох:

– Хаврон, ты невыносим! Конечно, ты мой брат, но просто длясведения: я никогда не согласилась бы выйти за такого, как ты, замуж!

Эдя самодовольно похлопал себя по животу. Живот откликнулсясытым урчанием.

– Ну это вряд ли! Такой, как я, никогда не сделал бы тебепредложения… Мне другое непонятно: почему твой Мефодий упорно не соглашаетсяносить с собой мобильник? А? И звонит всегда сам? С автоматов каких-то.

– Откуда ты знаешь, что с автоматов? – удивилась Зозо.

Эдя злодейски ухмыльнулся.

– Я все знаю! «Это же элементарно, Ватсон! Яд вам в чайподсыпали мы с миссис Хадсон!» – сказал Холмс, склоняясь над трупом лучшегодруга».

– Прекрати! Меф что, вообще не оставлял тебе никакогономера?

– Ну почему вообще? Один раз, когда я надавил на него, какновая соковыжималка на старый апельсин, он оставил какой-то городской.Канцелярия там, что ли, какая-то…

– Может, боится, что не сможет платить за сотовый и не хочетнас обременять? – предположила Зозо.

Эдя недоверчиво скривился.

– Кто не сможет платить? Меф? Осенью он расплачивался примне в киоске. У него в кармане денег прорва. И все скомканное такое. Смотретьпротивно – отнять хочется.

Зозо пролепетала что-то про повышенную стипендию, которуюМефу платят в гимназии как лучшему ученику. Хаврон захохотал и заявил, что еслитак, он немедленно бросает работу, отправляется в школу и становится там лучшимучеником.

– Что, очень много денег? – спросила Зозо робко.

Эдя задумался.

– Ну как тебе сказать… Не так чтобы безумно много, нобольше, чем у меня в тот момент, точно. А когда у парня четырнадцати летслишком много денег, это наводит на всякие мысли, – сказал Эдя, воздевая палецтак веско, будто там, на потолке, болталась в петле абсолютная истина.

Зозо встревожилась. Практической интуиции брата онадоверяла.

– На какие такие мысли?

– Первым делом, что неплохо было бы поделиться с дядей. Ондолжен мне за чуткое мужское руководство и моральную опеку.

Зозо царапнула брата неласковым взглядом.

– Таких дядь у всякого винного магазина можно бульдозеромсгребать. У Мефодия и мать есть, между прочим!

– То-то и оно, что между прочим… – парировал Хаврон.

Он поскреб шею и ощутил неудержимое желание сказать сестрекакую-нибудь гадость. Желание это посещало его тем чаще, чем хуже шли дела усамого Эди.

– А еще у Мефодия твоего девушка есть, а тебе плевать! –сказал он ябедническим тоном.

– Какая еще девушка? – встревожилась Зозо.

Мамы мальчиков почему-то всегда трясутся о своих тонконогихадамчиках куда больше, чем мамы девушек о своих подрастающих евочках. Иммерещится, что всякая готова загрести ее никому не нужное сокровище и спрятатьего в мешок. Конечно, девушкам это кажется смешным, но потом они самистановятся матерями и ситуация повторяется.

– Ну эта… как ее… Дашка, что у нас когда-то жила!

Зозо немного успокоилась.

– Ну, Даша это еще ничего. Она неплохая девушка иположительно на него влияет.

Эдя передернулся. У него у самого морали было немного, чтосовсем не мешало ее блюсти.

– В четырнадцать-то лет! Ходят такие два шпендика: она сдудочкой, он – с мечом деревянным. Дункан Мак Даун, блин! Бродят, за лапкидержатся, только народ дразнят. И днем, и ночью. Помяни мое слово, отпинают ихкогда-нибудь за милую душу, спасибо если не убьют.

– Эдя, перестань! Мефодий – очень осторожный. И потом их вшколе так поздно не отпускают! – торопливо возразила Зозо.

Она не хотела об этом думать. Ее собственная жизнь и такбыла похожа на ребус, а тут еще выросший, чересчур самостоятельный сын. Может,у Мефодия наследственность такая? Его папа Игорь в девятом классе уже имелдочь, которую она, Зозо, к слову сказать, никогда не видела.

– Не отпускают, ясный перец! Наручниками к батарееприковывают и ставят колыбельную. А этот, как его, Глумович, подвывает вкоридоре, чтобы всем было грустно и печально… – издевательски сказал Хаврон.

– Слушай, отвали! – огрызнулась Зозо.

Ей вдруг пришло в голову, что это Эдя со своими словечкамивиноват в том, что она до сих пор никого не нашла. Ее брат взглянул на часы.

– Именно это я и собирался сделать. Отвалить! Приветженихам, если таковые откопаются! – сказал он.

Захлопнувшаяся дверь ударила как пощечина. По подъезду вечноскитался буйный сквозняк, превращавший любую скромную попытку закрыть двери вдемонстрацию чувств.

– Кошмарная личность мой брат! Надо было в детстве почащенадавливать ему пальцем на родничок, – сказала Зозо со вздохом.

Последние годы эта запоздалая мысль все чаще приходила ей вголову. К сожалению, опаздывать – общее свойство всех удачных мыслей.

* * *