Дело было поздней осенью. Места для парковкивблизи парикмахерской сын не нашел. Ему пришлось пройти довольно далеко пешком.Ботинки промокли.

Сев перед педикюршей на стул, Кеша стащилтуфли, носки и стал повествовать о приключившейся беде. Леночка брезгливоглянула на его лапы и процедила:

– Ноги следует мыть хотя бы два раза вгод. Изумленный Кеша перевел взгляд на свои ступни и увидел, что они абсолютно черные.Выглядели они жутко, и впрямь можно было решить, что их владелец никогда невидел душа. Парень сразу понял, что новые носки полиняли в намокших ботинках,но Леночка, недовольно сморщив хорошенький носик, налила в ванночку побольшежидкого мыла и ехидно осведомилась:

– Блох нет?

Такого унижения Аркашка никогда еще неиспытывал.

Девочка притащила носки и туфли. Я со вздохомпринялась разглядывать покупки. Может, ребенок – дальтоник? Туфли оказались некожаными, а виниловыми, угнетал цвет – пожарно-красный. Носочки же приятного,успокающего оттенка молодой зелени. Но делать нечего. Нацепила обновки ипочувствовала себя гусем лапчатым. Ладно, не стоит расстраиваться, главное, чтотеперь смогу идти по мокрой дороге, не боясь промочить ноги.

Дорога к супермаркету вилась между совершенноодинаковыми трехэтажными домами. Помнится, Дима говорил, что в них переселилиобитателей бараков. Седьмой номер стоял предпоследним. Интересно, сохранился вдоме кто-нибудь из жильцов? Вдруг вспомнят молодую незамужнюю беременнуюженщину, у которой почему-то никто не родился? Это только виновницепреступления кажется, что хорошо упрятала концы в воду, а соседи все отличновидят.

Часы показывали ровно полдень. Я поглядела напустые сумки. Ну и черт с ними, даже интересно, как поведет себя Виолетта, еслиприду с продуктами попозже.

Седьмой дом внутри ничем не отличался отбарака. Длинный коридор, куда выходили двери всех комнат, в конце гигантскаяобщая кухня, рядом ванная и два туалета. Ясненько, строить отдельные квартирыдорого, вот и возвели наспех опять барак, только не деревянный, а каменный.

На кухне стояло несколько газовых плит. Возледлинного стола две женщины разводили квас. Явно ничем не помогут – слишкоммолодые, но все же спросила:

– Девушки, из старых жильцов кто остался?

– Зачем вам?

– Я из муниципалитета, проверяем спискиочередников.

Тетки призадумались.

– На втором этаже – баба Рая, а натретьем – дядя Семен, остальные кто поумирал, кто съехал.

По выщербленным ступенькам полезла выше.Убожество давило на нервы. Стены исписаны надписями “Спартак” – чемпион”,“ЦСКА” – кони”.

Стекло выбито, и пол перед подоконником усеянокурками. Очевидно, местные дамы выгоняют сюда супругов покурить.

Баба Рая оказалась тучной, неопрятнойстарухой, одетой, несмотря на жару, в теплый байковый халатик. Седая сальнаякосичка мышиным хвостиком спускалась по жирной спине.

На ногах бабка носила плотные чулки и высокиеботинки. Как только не расплавится!

Переступив порог ее комнаты, я словнооказалась в конце пятидесятых годов. Большая железная кровать с “шишечками” наспинке, круглый обеденный стол, покрытый красной плюшевой скатертью. В углудопотопный “Рубин” на паучьих ножках. Экран стыдливо прикрыт от света вязанойсалфеточкой.

Тут же холодильник “Бирюса”. Апофеозблагополучия – огромный ковер на стене.

– Чего тебе, – прошамкала бабуся, –сахару одолжить?

– Нет, нет, я из муниципалитета.

– А, – протянула бабка, – то-то не могувспомнить, в какой квартире живешь. Зачем я властям понадобилась?

– Проверяем списки коренных жильцов. Выдавно тут прописаны?

– И не вспомнить, – махнула рукойстаруха, – зажилась совсем, на тот свет пора. Сначала в бараке на рынкемыкалась, потом эту фатеру дали. Все говорили: временно, скоро переселим! Такобманули! Кто похитрей, давно уехали, а я сижу тут, словно таракан, ни помытьсяпо-человечески, ни сготовить.

– У меня одна семья есть в списке –Павловские. Только что-то не найду никак.

– Какие такие Павловские? – удивиласьбабулька. – Не помню.

– Вот написано – Альберт Владимирович иВиолетта Сергеевна.

– И, милая, – рассмеялась баба Рая, –какого года у тебя списочки? Небось при царе Горохе составляли. Нет их тутдавно, сто лет как съехали. Только почему Павловские? Вилка Никитиной была.

Сообразив, что таким странным именем старухаобзывает Виолетту, я спросила:

– Как Никитина?

– Да просто. Вилкина мать, Клава, начулочной фабрике работала, а отец, Ванька, – токарем на заводе. Клавка, правослово, ненормальная была. Придет с работы, на диван плюхнется и давай книжкичитать. Где только брала такие – одна любовь, еще до революции напечатаны. Щине варены, белье не стирано – на все плевать! Ванька, бедняга, и в магазин, и кплите. Другой бы плюнул да ушел. Клавке все завидовали. Не мужик, а золото. Непьет, не курит, деньги все в семью. Только той все без разницы было. Идевчонку-то не по-человечески назвала, в книжке вычитала. Ее имечко никто ивыговорить не мог – Вилкой кликали.

Когда Виолетте Никитиной исполнилосьпятнадцать, романтически настроенная мамаша выкинула фортель. Влюбилась вкомандированного из Ленинграда инженера и, бросив семью, укатила с ним в городна Неве. Несчастный, разом постаревший Иван остался с девочкой. Мужчина как-тосник и через год умер. “От тоски зачах”, – резюмировала баба Рая. Клавка большене появлялась и судьбой ребенка не интересовалась.

Виолетта выросла совершенно другой, непохожейна безалаберную мать. Девчонке страшно хотелось вылезти из нищеты, уехать изгадкого барака в собственную квартиру. Она усиленно искала жениха. И, очевидно,обладала прозорливостью, потому что отвергла нескольких перспективных ухажерови вышла замуж за небогатого, но подающего надежды Алика.

– Такая расчетливая, – вспоминала бабка,– а красавица была! Мужики хвостом бегали, только ей наши заводские неподходили, рылом не вышли.

Однажды Виолетта явилась домой к полуночи. Померкам барака – почти ночью. Баба Рая, маявшаяся бессонницей, услышала шум накухне и выглянула поглядеть. Виолетта жадно ела холодную гречку, видно было,что сильно проголодалась.

– Смотри, девка, аккуратней, –предостерегла женщина, – нагуляешь, потом всю жизнь воспитывать.

– Что я, дура нищету плодить? –отмахнулась девчонка. – Нет уж, выйду замуж за того, кто сумеет обеспечить,тогда и о детях подумаю.