Вертя в пальцах бокал, Юлька слушала рассказ Романа о егодетских годах и поражалась самой себе. Ей было скучно. «Невозможноповерить, – думала она почти со злостью. – Рядом со мной сидит самыйкрасивый мужчина, какого я когда-либо видела в жизни, он умный, он талантливый,а мне с ним скучно! Как ведьму слушать, так интересно, а как его – так хотьдоставай книжку и читай под его журчание! Возмутительно!»

Мансуров и в самом деле журчал. Голос его, низкий, красивый,был, однако, несколько монотонным, и эта монотонность усыпляла.

– Как ты думаешь, что случилось потом?

Его голос донесся до Юльки словно сквозь пелену, и она едване тряхнула головой, чтобы прогнать сон. Что это? О чем он ее спрашивает?

– Я даже не знаю, что предположить…

– Меня взяли! Можешь представить, что я испытал? Еслидо этого я сомневался в том, что делаю, то с этого момента мне все стало ясно.

Она улыбалась, кивала, любовалась его оживленным лицом… Затемела что-то очень вкусное. Пила маленькими глоточками вино, пытаясь разобратьсяв своих ощущениях, и слушала, слушала, слушала… Он говорил почти весь вечер, иЮлька была признательна ему за то, что ей ни о чем не нужно врать.

А Роман чувствовал себя в ударе. Женщины всегда торопилисьобрушить на него свою биографию, бесстыдно вывалить всю скучную жизнь, каккорзину с бельем, и хотели, чтобы вместе с ними он занялся сортировкой: белое –в одну кучу, цветное – в другую, а вот над этим черным можно вместе поплакать –когда-то оно было нежно-голубым, но окрасилось от чьих-то носков, по ошибкеброшенных в бак. Он с юности принял правила игры и знал, что его умение слушатьрасполагает не меньше, чем внешность. Но сегодня он позволил себе расслабиться.Она так его слушала! Губы чуть приоткрыты, глаза распахнуты, и пусть этобанально, но он чувствовал, что она вся устремлена к нему. И еще в ней былазагадка. Она не захотела ничего говорить о себе, и он подумал, что так дажелучше: ее образ не разрушится от ненужных, пошлых, грубых подробностей вродерасставания с каким-нибудь мальчиком ее возраста или – даже подумать противно –сделанного пару лет назад аборта. Роман помнил, как вид матери Кристины –нелепой квашни, кажется, косящей на один глаз, – нарушил его цельное,гармоничное восприятие той женщины, какой была его жена четыре года назад. Онничего не мог с собой поделать – был слишком чувствителен к красоте, а значит,и к уродству.

После ресторана он проводил Юлю до квартиры и на прощаниеподнес маленькую белую ручку к губам. Она, кажется, удивилась – может быть,надеялась, что он поцелует ее в этот вечер. Но Роман не хотел быстрого развитиясобытий. Все шло так, как должно было идти: девочка-нимфа, ее портрет с леснымицветами, постепенное узнавание друг друга… Главное – не опережать события, незабегать вперед. Все, что должно с ними случиться, обязательно случится – в этоМансуров верил всей душой.

И еще одна весьма приземленная причина его сдержанностизаключалась в том, что дома его ждала Кристина, которой он сказал, что едет навстречу с человеком, от которого зависела очередная выставка. Роман знал:признайся он жене, что хочет поужинать с натурщицей, и из невинного события онанакрутит бог знает что! Несмотря на пылкий темперамент в постели, Кристина эмоциональнобыла холодноватой, и ему всегда это нравилось. Но порою она начинала вести себякак вспыльчивая рыночная бабенка, особенно в последнее время. «Это у нее отматери», – подумал Мансуров, заранее проникаясь недовольством по отношениюк жене. Он с нежностью посмотрел на обращенное к нему личико, сказал, что ждетее у себя завтра, и уехал, предвкушая напряженную работу на целую ночь.

А Юлька тихонько открыла дверь и шмыгнула внутрь, какмышонок. Она переоделась, расторопно пробежалась с тряпкой по всей квартире,чтобы утром Марта Рудольфовна не возмущалась, что она плохо исполняет своиобязанности, и легла спать. После вина Юльке снились фантастические сны: какбудто окно в ее комнате оказывается к утру разрисовано витражными птицами, иодна из них уносит ее на своей спине полетать над городом – так высоко, что духзахватывает. Странным во сне казалось лишь одно: птицы были самые разные –разноцветные, яркие, со сверкающими перьями, а спину подставила только одна –длинная, черная, похожая на облезлую ворону, да еще и косящая на Юлькунасмешливым умным глазом.

Но ощущение полета было волшебным.

В попытках разыскать женщину, ставшую прототипом дляучительницы Веры Алексеевны из романа «Кошачий глаз», Василий Ковригин приехалк ее дочери. Та прохладно сообщила, что ее мать живет в другой квартире, иКовригин отправился по новому адресу.

Конечно, проще было бы узнать его у матери Лены. Василий былсовершенно уверен в том, что на одной из общих фотографий в доме Дубровиных онвидел это лицо – некрасивое, но милое. И, конечно, Ольга Сергеевна не могла незнать ее. Но он предпочел более сложный путь – встречаться с Дубровиной-старшейему отчего-то не хотелось.

«Вера Алексеевна» сильно изменилась – настолько сильно, что,пожалуй, он и не узнал бы ее, хотя обладал профессионально хорошей памятью налица. Но она так обрюзгла и располнела, что сложно было увидеть в толстойстарухе женщину средних лет с веселым круглым личиком.

Поначалу, когда ее дочь сказала ему, что мать жива издорова, Ковригин обрадовался – его теория не находила подтверждения. Он уже нехотел оказаться правым – слишком уж страшноватая картинка вырисовывалась в этомслучае. И к старухе-то он поехал только для того, чтобы исключить последниесомнения!

Лучше бы не ездил. Лучше бы ограничился визитом к дочери ина этом успокоился, подумал Василий.

Потому что все подтверждалось. Хотя она и была жива.

Ее толкнули под поезд метро, когда она стояла на платформе вчас пик. Старушка рассказала ему об этом спокойно, как будто читала историю,случившуюся давно и не с ней.

– Поезд был совсем близко и так гудел, что я бояласьумереть от одного только звука. Я вспомнила, что нужно упасть и лежать междурельсов, – говорила она, отрешенно глядя на Василия голубымиглазами, – и упала. И еще ртом дышала, чтобы барабанные перепонки нелопнули от шума. Вы не представляете, как там шумно. И пахнет ужасно.

Когда ее вытащили, она была без сознания.

– Два месяца потом лежала в больнице,восстанавливалась. Но ничего, слава богу, почти обошлось. В моем-то возрасте!

Ковригин поерзал на стуле, не решаясь спросить то, что нужнобыло спросить. Старушка выжидательно смотрела на него. «Теоретически это могласделать и дочь, – подумал он. – Вовсе не обязательно, чтобы именносын…» Он хотел спросить о том, не подозревает ли она родную дочь в том, что татолкнула ее под поезд, но не смог этого сделать.

– Скажите, у вас есть сын? – наконец выдавил изсебя Василий, ожидая ответа с чувством, походящим на ужас.

Но она покачала головой:

– Нет, сына нет. Только дочь. – И добавила, словнооправдываясь: – Я хотела родить второго ребенка, но врачи запретили посостоянию здоровья.