Но Валентина Захаровна пару раз ловила взгляд, которым«молодая и беззубая» награждала Марту после очередных ее уколов, и всякий разей становилось не по себе: казалось, что девочка сдерживается до поры довремени, но в конце концов выйдет из себя, и тогда…

Что «тогда», Валентина не могла сказать. Образ песчаногоострова, очищенного цунами, словно выбритого, как если бы по нему прошлисьгигантским лезвием, смутно вставал перед ее мысленным взглядом, но онастаралась убедить себя, что это лишь плод ее воображения. Лия слишком многочитала ей по вечерам, от этого у нее на старости лет разыгралась фантазия.

Юлька чувствовала себя превосходно. Она согласиласьпозировать Роману (согласилась?! Да она готова была сама бегать за ним,упрашивая, чтобы он написал ее портрет), а Конецкая, к ее огромному удивлению,дала ей разрешение уходить из дома на несколько часов три раза в неделю. Кто бымог подумать – ведьма хоть в чем-то пошла ей навстречу!

Их занятия – а сказать точнее, лекции Конецкой –продолжались, и Юлька по-прежнему каждое утро ходила по квартире с тазиком наголове, а после вытягивалась в струнку вдоль стены. Но теперь это давалось ейпочти без напряжения. Пританцовывая, она шла по коридору, и таз уже несваливался с ее головы. Стоять у стенки стало еще проще – достаточно былопредставить его лицо, руки, вспомнить последний разговор, и время сначалазамирало, пойманное стрелками, а затем, будто в отместку, раскручивало их стакой скоростью, что двадцать минут пробегали мимо Юльки, тикаяножками-стрелочками, быстро, как одна.

Иногда Юлька замечала, что Конецкая поглядывает на нее снепонятным выражением, и это было странно: она считала, что почти не занимаетее мысли. «Может быть, что-то заподозрила? – со страхом гадала Юлька, ноновый день начинался со старых занятий, Марта Рудольфовна была в своемрепертуаре, и она успокаивалась. – Нет, ничего не заподозрила. Онаувлечена только собой».

Валентина Захаровна чувствовала себя все хуже: уже два разаКонецкая вызывала к ней врача, и после его осмотра старушка хромала так, чтобольно было смотреть. Лия постоянно держалась рядом, готовая помочь Мурашовойсесть или встать.

Как-то утром Юля стала свидетелем того, как МартаРудольфовна накричала на Лию и выгнала из комнаты за то, что та оказаласьслишком нерасторопной, и пришлось тогда самой Юльке поднимать из кресла тяжелоетело Валентины Захаровны. Марта суетилась рядом, но пользы от нее оказалось наудивление немного. Доведя Мурашову до ее комнаты и уложив в постель, Юлька соблегчением вернулась в гостиную и встала возле окна. В тихом дворе наплощадке, куда ближе к обеду выходили гулять с детьми няни и мамы, занималасьфизкультурой пожилая женщина.

Если говорить честно, она была старая. Но Юлька это словостаралась не произносить даже мысленно: боялась случайно ляпнуть вслух приКонецкой и тем самым оскорбить ее. Но самой-то себе можно было признаться:ежеутренние процедуры под их окнами проделывала старушка, самая настоящаядревняя старушка, мелкая, смуглая, будто поджаренная на подсолнечном маслеречная рыбешка, – лет восьмидесяти, не меньше. Череп ее плотно облегалакоричневая шапочка, и издалека казалось, будто престарелая спортсменка наделана голову чашечку от огромного желудя. Как бы тепло ни было на улице, она неснимала свою шапочку и разминалась в ней: приседала, разводила в стороны исводила руки, махала ногами, наклонялась по десять раз, касаясь ладонями землии замирая в такой позе секунд на тридцать. Смотреть на тощий, обтянутый трикозад Юльке отчего-то было неловко.

– Взгляните, Марта Рудольфовна, – обратилась Юлькак Конецкой, отдыхавшей в кресле, – какая молодчина! Я не могу себязаставить заниматься спортом регулярно, а она такую хорошую физическую формуподдерживает.

Старуха приподнялась, выглянула в окно. Взгляд ее упал натемно-красный мак, старательно изображенный Валентиной, и Юлька заметила, чтоКонецкая страдальчески поморщилась.

– Противоестественно! – резко возразила она, севобратно. – Сила тела без силы ума… Куда органичнее она смотрелась бы, еслибы устроилась в кресле с клубком ниток. – Покосилась на огорошенную Юлькуи добавила: – Будь мне тридцать лет, за такую фразу меня съели бы с потрохами.Но мой возраст дает кое-какие преимущества. В частности, возможностьбезбоязненно говорить то, что думаешь.

Юлька про себя сказала, что этой возможностью ведьмазлоупотребляет, и очень скоро получила очередное тому подтверждение.

В тот же вечер она позировала Мансурову. Это было совсем нетак романтично и красиво, как ей казалось. Более того, позировать Юльке вовсене понравилось, хотя она изо всех сил старалась сделать вид, что происходящеедоставляет ей удовольствие.

Во-первых, было прохладно. И хотя Роман не просил еераздеться, но тонкое шелковое платье совсем не согревало, а накидку Юлька ссобой не взяла. Во-вторых, пришлось сидеть неподвижно, к чему девушка совсем непривыкла, и, несмотря на удобную позу – в кресле, с букетиком ландышей наколенях, – очень скоро ей стало казаться, что нет ничего мучительнее, чемсидеть, держа голову так, как просит Роман, – с наклоном вправо. Юлькадумала, что во время сеанса они будут беседовать – как в прошлый раз, во время ихпервой встречи, – но Мансуров работал так сосредоточенно, взглядывал нанее из-за подрамника так хмуро, что она не рискнула заговорить первой, а онмолчал. Поэтому развлекать себя пришлось самой.

Поначалу она наблюдала за Романом, снова поражаясь тому, какойон красивый: статный, с лицом русского витязя. Затем принялась осторожноосматривать картины в мансарде, но оклик Романа, от которого она вздрогнула,заставил ее прекратить это занятие.

– Извини, мне нужно твое лицо, – объяснилон. – Смотри на меня, как смотрела до этого.

И Юлька опять стала смотреть. Честно говоря, ей прискучилоэто уже через пять минут, хотя она полагала, что на такого красивого мужчину,как Роман, сможет глазеть часами – совсем как пишут в книгах. Но неожиданно длясебя Юлька открыла, что его мимика кажется ей однообразной и даже, страшновыговорить, неинтересной. «Это оттого, что я напряжена», – решила она.

Остаток сеанса она еле высидела. Зато за свое терпение былавознаграждена: вымыв кисти, Мансуров обернулся к ней и улыбнулся так, что онатут же забыла про скуку, про свою затекшую шею и про надоевший запах подвядшихландышей. А затем он сказал такое, что за одни только эти слова Юлькасогласилась бы позировать еще весь день без перерыва на обед.

– Ты – богиня! – нежно сказал Мансуров. –Почему я тебя раньше не встретил?!

И тут богиня икнула.

– Ик! – ответила она художнику, в глазах которогомелькнула растерянность. – Ик!

За последний час Юлька так намерзлась, что от холода началаикать, и остановить этот ужасный процесс было никак невозможно. Брови Романаполезли вверх, и она прокляла свой подлый организм, подложивший ей свинью втакой неповторимый момент. Богини не икают! А если икают, то не тогда, когда имсообщают об их божественной природе! Они только загадочно улыбаются и этимокончательно сводят с ума поклонников их небесной красоты.