одиночку, непременно в одиночку, на гребной лодке. Доплыву — значит, я молодец, не доплыву — слабак, но зато встречу братьев. Сама понимаешь, пятнадцать лет, дури много, к тому же тоска. Плюс романтика, холодное бушующее море, лорд Байрон, который переплывал Ламанш и Дарданеллы.

37

There is a pleasure in the pathless woods,

There is a rapture on the lonely shore,

There is society where none intrudes,

By the deep Sea, and music in its roar.[9]

Исчез, оплаканный свободой,

Оставя миру свой венец.

Шуми, взволнуйся непогодой:

Он был, о море, твой певец.

Твой образ был на нём означен,

Он духом создан был твоим:

Как ты, могущ, глубок и мрачен,

Как ты, ничем не укротим,

— продекламировала Прасковья в ответ. Богдан поцеловал её в шею и продолжал:

— Было это после моего дня рождения, на рубеже января и февраля, погода самая романтическая. Там ветры дуют как раз в эту пору. В общем, до острова я добрался, потом начался приличный шторм, лодка перевернулась, дальнейшее происходило вплавь. Как ты понимаешь, я доплыл. Но переохладился, так как был, естественно, не в гидрокостюме. По человеческим меркам, очевидно, должен был без вариантов замёрзнуть и утонуть. Но я как-никак чёрт и кое-как выбрался, даже до дома добрёл. Началась довольно тяжёлая пневмония, высокая температура, антибиотики почему-то не действовали — словом, «отсюда не пускают, туда не принимают», как пел Высоцкий.

И вдруг случилось чудо. Я увидел ангела. Очень отчётливо. Это была девочка моих примерно лет или чуть моложе с лёгкими светлыми волосами средней длины, до плеч. Ты понимаешь: в тех краях тип очень мало распространённый. Она присела на табуретку рядом с кроватью. Я увидел её удивительное, ангельское лицо, которое навсегда впечаталось мне в память. Это был всего один миг. Краткий миг. А потом она наклонилась, и волосы заслонили лицо, и больше я почти его не видел, но запомнил навсегда. Затем она положила мне на лицо свою руку. Потрясающе лёгкую, нежную и необыкновенно красивую. Безо всякого маникюра, без колец, просто прекрасную саму по себе. Я понял, что это ангел, и не удивился. Я лежал и чувствовал, как мне становится легче. Тогда я попытался дерзновенно поцеловать её руку, которая лежала у меня на лбу. Но тут девочка-ангел исчезла.

— Богдан, ангелы бесполы. Девочек-ангелов не бывает, как и мальчиков, — Прасковья накрутила на палец его кудряшку.

— Ну да, знаю, что бесполы. По-итальянски даже выражение есть: «дискутировать о поле ангелов» — значит «вести беспредметные разговоры». Но факт есть факт: после прихода девочки мне стало гораздо лучше, и я начал быстро выздоравливать. Таков был главный мистический опыт моей жизни.

Я рассказал об этом своему духовнику, тот ответил, что это мог быть мой ангел-хранитель или местночтимая святая. Сказал, что надо учиться, молиться и соблюдать чистоту — телесную и в помыслах. Я и так в тот период много молился. Просил послать мне её снова, но этого не случилось.

Я часто вспоминал ту девочку-ангела. Вернее, не так: я постоянно её помнил. А потом, уже в России, мне подумалось, вернее, я понял, что это был не совсем ангел, а скорее девушка, которую мне суждено любить, хотя и ангел, безусловно, тоже. Что она где-то есть, мне её показали, и я её встречу. И, разумеется, тотчас узнаю. Может быть, это моя будущая жена, если я удостоюсь. А если нет — буду просто любить на расстоянии. И мне стало очень легко, прямо помню это чувство облегчения: мне не надо бегать за девицами, как делают другие, не нужны все эти унизительные, в сущности, ужимки и манёвры, приобретение сексуального опыта, как выражался мой тогдашний сокурсник и приятель. Ничего мне этого не нужно, а нужно только ждать и готовиться.

— Как готовиться? — с удивлением спросила Прасковья.

— Очень просто. Стать умным, знающим, умелым. И, разумеется, сильным, крепким, красивым. Чтоб понравиться той девочке, когда её встречу. Ну чтоб она хотя бы обратила на меня внимание. Я очень старался. Во всём, что делал — старался быть первым.

— Я тоже, — прошептала Прасковья, целуя его кудрявую шёрстку на груди.

— Даже, смех сказать, в строевой подготовке отличался, не зря меня твоя подруга назвала солдафоном, — усмехнулся Богдан, — я же учился на военного переводчика: так мне велели мои чертовские начальники. Мои русские преподаватели-военные говорили: «Когда Светов появляется на экзамене, он может рта не разевать, за одну выправку можно ставить пятёрку». В общем, я старался, а девочка моя задерживалась.

Мне очень хотелось понять, где она, что делает, где живёт. И вот однажды на выставке я увидел картины Кустодиева. Они меня просто потрясли, хотя я видел и Лувр, и галерею Д’Уффицци, да и в Нью-Йорке есть что посмотреть, и ничто меня не потрясло. Вообще-то я туповат по части искусства. А вот Кустодиев — потряс. Я понял, что моя девочка-ангел — там. Она живёт в какой-то живописной провинции, невероятно красивой, и похожа на кого-то из героинь Кустодиева. И руки у неё именно такие.

— Я всё-таки не такая толстая, Богдан, — слегка обиделась Прасковья, — при этом всегда завидовала по-настоящему худым, сорок второго размера.

— Ну, Парасенька, речь ведь не об одёжном размере, а о каком-то внутреннем стиле что ли… о духе. Этим духом меня очаровал Кустодиев. Я даже позднее, когда появились свободные деньги, заказал себе несколько приличных копий его картин. Я смотрел на них и мечтал иметь на земле свой уголок, свою малую родину, как это говорится, хотя я не люблю этого выражения. Ведь мы, черти, безродные космополиты, как выражался товарищ Сталин. Да, именно так: нынче здесь, завтра там. Нынешние хозяева земли хотят и у людей отнять свой уголок, учат, что надо быть гражданами мира — ух, как я ненавижу это выражение! Мне всегда хотелось прямо противоположного: жить в своём углу, в особом, ни на что не похожем. Говорить на родном языке, в быту на диалекте. А у меня ведь даже родного языка толком не было. Греческий, пожалуй. На нём я учился религии, истории. Но родители его не любили, хотя и знали, особенно отец хорошо знал. Дома говорили по-английски, ведь чертовское воинство говорит по-английски, это удобно, поскольку мы нередко участвуем в американских операциях по всему миру. Порою, впрочем, играем и против американцев, так что английский