Прасковья вспомнила слова Гасана о задушевных друзьях, которые задушить готовы.

— По-моему, Галя, гомики и педофилы уж лет десять как абсолютно не актуальны, о них даже не вспоминают, уж ты поверь профессионалу агитпропа. Но если хочешь, я устрою так, чтобы Дима приходил… ну, когда я дома что ли… Или чтоб они ходили куда-то вместе. В общественное место, — проговорила она с усмешкой. — Да и некогда вообще-то Богдану.

— Спасибо тебе, Прося, не обижайся только на меня, — проговорила Галчонок с видимым облегчением. — Ты всегда была понимающей, спасибо, — повторила она. — Я-то лично, ты же знаешь, ничего такого даже отдалённо не подозреваю, — она опять приложила к груди свои красивые руки с ярко-розовыми ногтями. — Но ведь знаешь какие люди бывают… Да и Димка у нас ещё не ездит самостоятельно по городу, только на занятия, по известным маршрутам, а если куда дальше — возит водитель, ну ты понимаешь… не столько возит, сколько приглядывает. А Богдана Борисовича я очень, очень… Очень, очень симпатичный человек и мужчина такой очаровательный… — Галчонок неожиданно расплылась в мечтательной улыбке. «Надо же, — удивилась про себя Прасковья, — Столько лет прошло, а Богдана по-прежнему зовут очаровательным».

В эту минуту на пороге появился сам Богдан, как и полагается очаровательному мужчине, с букетом цветов. Жёлтых тюльпанов.

— Это в честь чего? — кокетливо спросила Галчонок.

— В честь скорой весны, которая уже на подходе, — улыбнулся Богдан. — Мне захотелось прокатиться по окрестностям. Очень симпатичный у вас тут район. Жаль не сохранилось старинных деревянных домиков, как у родителей Прасковьи.

— У Шукшина, кажется, был такой рассказ — «Выбираю деревню на жительство». По-моему, Богдан тоже выбирает деревню. — В столовую входил Иван.

— А мы с Прасковьей уж заволновались, Богдан, что Вас нет, — с тем же странным кокетством проговорила Галчонок.

— Я не волновалась, — отмежевалась Прасковья.

— Ну что ж, рассаживайтесь, оладьи готовы, всё остальное тоже, — пригласила Галчонок. Букет был водружён в центр стола в лаконичную белую фарфоровую вазу, чрезвычайно подходящую по размеру.

— Может заехать ещё один гость, — сообщил Никаноров. — Но ждать мы его не будем, он говорил, что застрял в буране, хотя у нас я никакого бурана не наблюдаю: так, снежит слегка. Когда приедет — тогда и приедет.

— А где Дмитрий? — удивлённо спросил Богдан.

— За ним мама поздно вечером заехала, — торопливо ответила Галчонок. Богдан взглянул удивлённо.

39

Прасковья подумала: Галчонок знает, что Богдан — чёрт и боится этого. Между прочим, Иван мог бы и не рассказывать ей. А теперь она за внука боится. Что тот попадёт в лапы к чёрту. А Иван — нет, не боится. А может, всё это ей только кажется.

Галчонок преувеличенно хлопотливо ухаживала за Богданом, которому, как обычно по утрам, есть не хотелось. Он с усилием прожевал половину оладья, политого мёдом и, включив свою очаровательность, любезно и заинтересованно беседовал с хозяйкой о мёде, рассказывал, сколь разнообразны сорта меда, вырабатываемые на монастырской пасеке в Муроме, заодно рассказывал о Муроме. Богдан совершенно не утратил своих светских навыков: со стороны могло показаться, что он действительно интересуется мёдом, Муромом и Галчонком, но Прасковья чувствовала: что-то его раздражает. Галчонок начала объяснять, какие продукты пчеловодства особо полезны для здоровья.

— Вот Вам, Богдан, надо непременно есть пергу: по одной кофейной ложечке ежедневно. Это Вам будет очень-очень полезно.

Прасковья сразу почувствовала, что ему это неприятно: Галчонок дала понять, что считает его если не больным, то не совсем здоровым.

— Галина, это невозможно, — покачал головой Богдан. — Мой организм с детства отвергает всё полезное. Редкий вид аллергии. — Он улыбался всеми своими сплошными зубами, но глаза вдруг стали не голубыми, а серыми. Галчонок тоже что-то поняла и перевела разговор на другое.

— А были вы в Муроме в картинной галерее? Там картины и выставляются, и продаются. Есть несколько очень недурных местных художников. Я кое-что купила, когда была на празднике Петра и Февронии. Хотите — покажу, они у меня на мансарде.

Прасковья поняла, что картины у неё служат универсальной темой при всяком затруднении.

— Мы были в Муроме всего два дня, в галерею не попали. Как знать, может, попадём в следующий раз. Будет повод приехать, — глаза Богдана опять мечтательно поголубели.

— Ехать не надо, Богдан! Муром с нами, — объявил Иван с юмористической торжественностью. В столовую входил отец Варфоломей. Скорее, впрочем, Валерий Николаевич Золочевский, т. к. был он в элегантном, ладно сидящем и, похоже, дорогом спортивном костюме. Прасковья в очередной раз отметила, что ничего не понимает в марках одежды. Да и в марках людей тоже, похоже, не очень. А ещё отметила, что Валерий похудел, что к нему шло; впрочем, это почти ко всем идёт.

Валерий наскоро приветствовал хозяйку и тут же подошёл к Прасковье.

— Прасковья Павловна! Вы не поверите, какой это чудесный сюрприз — встретить здесь Вас. Богдан Борисович, здравствуйте! Так приятно Вас снова видеть.

Богдан поднялся.

— Здравия желаю, отче! — проговорил он интимным полушёпотом.

— Юмор — Ваш семейный стиль, — рассмеялся Валерий. — Я это понял в давние времена, когда все были более, чем на двадцать лет, моложе и я оказался в Вашей квартире совершенно случайно — за компанию с моей тогдашней стажёркой, однокурсницей Прасковьи Павловны. Кстати, где она? Прасковья Павловна, Вы не поддерживаете знакомства с Вашей сокурсницей, мисс Революцией?

— К сожалению, нет, — покачала головой Прасковья. — После всех событий она вскоре оказалась за границей. Думаю, если б появилась здесь — связалась бы со мною. За ней ничего криминального не числится, и она вполне может вернуться, никто бы её преследовать не стал.

— Это особенно обидно для революционера, — со значением улыбнулся Валерий. — Порою хуже всяческих репрессий.

— Что ж тут обидного? — удивилась наивная Галина.

— Отнимает смысл жизни, — веско проговорил Валерий.

— Прасковья Павловна, Прасковья Павловна! Как я рад Вас видеть. Позвольте поцеловать Вашу прелестную ручку. — «И этот тоже о прелестных ручках!» — удивилась Прасковья и даже искоса взглянула на свою руку: ничего особенного. Валерий меж тем продолжал свою восторженную воркотню:

— А то, знаете, в нынешнем моём положении мне все целуют руку, — он весело рассмеялся. — А мне бы хотелось поцеловать Вашу. Сегодня я могу это себе позволить, пребывая, так сказать, в штатском. — Встретив недоумённый взгляд Прасковьи, сбавил игривость и продолжил торжественно-уважительно:

— Вы даже не представляете, Прасковья Павловна, что Вы делаете, какого масштаба и размера. Я не знал, что встречу вас здесь. И вообще многого, видимо, не знал. За стенами монастыря многие важные вещи теряются из виду, зато многое становится яснее. А с