для нас — язык вероятного противника или союзника. А вот с бабушкой почему-то полагалось говорить по-французски, но она появлялась довольно редко. Она говорила на очень изысканном французском, современные французы уж давно так не говорят. А я ужасно полюбил русский. Было время, я читал подряд словарь Даля и его же «Пословицы русского народа» и старался научиться замысловатым словам и выражениям. Мне очень нравилось, что он там отмечал, в какой губернии что говорят. Я читал «казака Луганского» и очень хотел стать русским.

Ну вот, кажется, я тебе всё доложил, всё вычерпал до самого дна. А дальнейшее ты знаешь сама.

— Чёртушка, а почему ты мне никогда об этом не рассказывал? — Прасковья погладила его по щеке. Он поцеловал её ладонь.

— Не знаю… Стеснялся как-то. Вдруг тебе это покажется выспренней пошлостью? Ведь эта история — на грани дамского фэнтези, я понимаю. Тогда я стеснялся. А теперь всё можно списать на стариковскую сентиментальность. Ведь старому седому дураку дозволительно быть сентиментальным и даже иногда всплакнуть по-стариковски — верно? Когда вспоминаешь о былых счастливых временах. Вот я и вспоминаю.

— Вспоминай, это так удивительно, — прошептала Прасковья в изумлении. — Теперь я поняла, откуда у тебя «ясочка».

— Ну да. Не darling же мне тебя называть. Какое мерзкое слово — darling! Что-то пластиковое, суррогатное, фастфудное. А ты — ясочка, солнышко моё, свет моей жизни. Ясный зимний день, снег переливается на солнце — это ты, ясочка. Не случайно мы встретились зимой. Знаешь, когда я увидел тебя, — продолжал Богдан, — я даже не особо удивился. Помню свою мысль, чисто техническую: если ты не захочешь со мной говорить, я буду ждать тебя у этого забора столько, сколько потребуется, каждый день буду ждать, но это возможно, только если ты тут учишься, а не зашла случайно. Именно поэтому первое, что я спросил, было: «Вы тут учитесь?». А потом ты сняла голубую вязаную перчатку, чтобы поправить волосы, и я увидел ту самую руку, которую ты когда-то клала мне на лоб. Без колец, без этих безумных разрисованных ногтей, чуть-чуть пухлую, — Богдан поцеловал её руку. — Господи, как я любил тебя! Ты была в тот день такая усталая, грустная. И я подумал, что теперь моя очередь тебе помочь, позаботиться о тебе. А когда ты сказала, что твой дом в старинном городке — я просто лишился дара речи. Я, наверное, произвёл на тебя впечатление если не придурка, то тормоза.

— Всё было с точностью до наоборот. — Прасковья запустила руку в его кудри и потрогала рожок. — Помню, сначала я не хотела продолжать с тобой знакомство, потому что ты показался мне чересчур красивым, лощёным и светским.

Богдан рассмеялся.

— Значит, я слегка переборщил с самосовершенствованием. Хотя прилично себя вести я был приучен с детства.

Ужасно хотелось тебя привести к себе, согреть, вкусно накормить. В этих мыслях не было никакой эротики: ты же была ангелом. И чтоб ты не бегала по урокам, чтоб уставала поменьше. Мне было как-то неловко, что я живу в весьма комфортабельных условиях, что у меня довольно большая зарплата, а мой ангел зарабатывает на хлеб уроками двоечникам и живёт в общаге, где даже отдохнуть толком нельзя. Но не мог же я дать тебе денег или поселить к себе. Оставалось водить по ресторанам и театрам.

— Мне это очень нравилось, Богдан, — Прасковья ещё раз потрогала чертовский рожок. — Рестораны особенно нравились. Я ведь, в отличие от тебя, люблю вкусно поесть, а в общаге, ты прав, какая еда?

— А ещё меня мучило: как ты отнесёшься к тому, что я чёрт. И вообще, я не понимал, нравлюсь я тебе или нет. То так казалось, то эдак. Пожалуй, немножко нравился — верно? Ты смотрела на меня с интересом, с приязнью. Но мне казалось, что я, чёрт, не могу даже мечтать о любви ангела. По правде сказать, мне хватало моей любви к тебе, а от тебя было достаточно… ну, дружбы, интереса к себе.

— Всё это очень даже было. Но мне казалось: зачем тебе, москвичу, обитателю Центра, да ещё такому импозантному, какая-то провинциальная студенточка, к тому же толстая? Ты был такой взрослый, элегантный, уверенный в себе.

Богдан рассмеялся, как давно не смеялся — по-мальчишески как-то.

— Угу! И даже способный оплатить ужин в «Метрополе».

И Прасковья вспомнила, как они ели там перед «Ревизором» в Малом театре и её поражало, как он естественно и по-хозяйски держится в этой удивительной, насквозь буржуазной, обстановке. А ей было тягостно-неловко за свою акриловую кофтёнку с катышками, за дешёвый рюкзачишко. И казалась она самой себе Хлестаковым в юбке, который невесть почему сел не в свои сани и его оттуда вот-вот выкинут пинком под зад. И ещё почему-то боялась, что придётся говорить по-английски, особенно после того, как Богдан непринуждённо перекинулся парой реплик с американцем и американец рассмеялся его словам, в которых она ровно ничего не поняла. Вспомнилось очень подробно и ярко, и было это ужасно смешно, и она тоже засмеялась.

38

— А решился я тебе сделать предложение — знаешь, почему? — Богдан гладил её по голове. — Потому что понял, что тебе хочется остаться в Москве, а ты не знаешь, сумеешь ли найти постоянную работу и хватит ли денег снимать квартиру.

— А тебе не было обидно, что я вроде как вышла за тебя по расчёту? — спросила Прасковья то, что хотела спросить много лет.

— В каком смысле? — удивился Богдан.

— Ну, благодаря замужеству я улучшила своё материальное положение.

— Это ж хорошо! — так и не понял её Богдан. — Я был очень рад, что хоть чем-то, хоть в самом начале, помог тебе в жизни. Во всём остальном расчёт оказался неверным, — он поцеловал то место, где шея переходит в плечо. — Никакой житейской пользы от меня тебе не было, а неприятностей — воз. Ты настоящий ангел, связавшийся с чёртом.

— Чёртушка мой любимый! — Прасковья принялась целовать его грудь, шершавые щёки, любимые голубые глаза. — Чёртушка, как же я тебя люблю… Это невероятно, но правда: я люблю тебя всё больше и больше, я даже не представляю, как бы жила, если б мы не встретились. Помнишь, как я тебя заталкивала в постель в «Национале»? А ты, чёрт эдакий, упирался всеми четырьмя лапами. Я бегу к тебе каждый вечер, как молоденькая дурочка. Тогда, в самом начале, в молодости, и потом, когда мы жили вместе, ничего подобного не было. Не было такого сумасшествия. Ты мне нравился, я любила тебя, но