лампу и прикоснулась к мальчишеской руке. Заяц посмотрел на нее снизу, все понял и в ужасе округлил глаза.

– Нет!

Айта захлопнула крышку и хрястнула засовом. Заяц заколотил изнутри:

– Откройте! Пожалуйста! Не делайте этого!

Айта похлопала ладонью по крышке.

– Беги, малыш, – тихо сказала она. Распрямилась, выронила клюку. Потом бросила в угол лампу. Пролившееся масло смешалось с керосином. Утих стук. Резвый оранжевый божок поселился в красном углу, и он шелестел и увеличивался.

– Не плачь, Заяц. – Айта прекрасно знала, что он будет плакать, и удивлялась: слезы, пролитые по безносой карге? Верно, духи предков милостивы к ней больше меры.

Айта посмотрела в сенцы сквозь полумрак и бревна. Твари мчали к избушке со всех сторон, окружали, продирались через кустарник, опьяненные ненавистью и голодом, не замечали запаха ловушки.

Все. Да, они все там, вся стая.

Комната пылала. Ходики отсчитывали последние секунды. Занялись половицы, огонь перекинулся на обувь Айты и пропитанный керосином подол. Стоя в дыму, она подумала о поручике Жулевском. Встретится ли она с ним там? Что есть там? Будут ли ей там рады?

По крыше затопали мощные лапы. Твари карабкались на стены. Треснул циферблат ходиков. Айта приложила руки к горящему платью и омыла огнем лицо. Ладони чернели, но она не ощущала боли. Не ощущала вони лопающейся кожи, кипящего жира, дымящихся волос.

Двери распахнулись, тварь вторглась в избу, за ней вторая, третья. А пламя, наоборот, выскочило наружу и поскакало по поляне, резвясь.

Охваченная огнем старуха развела в стороны руки и пригласила чудищ в свои смертельные объятия. Айта выломилась из гибнущего тела, как птах из яйца, посмотрела на себя и ужаснулась своему уродству. Не задерживаясь, она воспарила сквозь потолок и зависла над крышей.

Тупые твари забивались в горящий дом. Отдельные особи, сообразив, что их обманули, пытались покинуть поляну, но вал сплошного огня, ревущий вал, пронесся по стланику. Кустарник взмахивал ветвями, приветствуя смерть. Хвоя вытапливалась, проливая горячую смолу, стебли корчились, и корчились твари в зарослях. Давным-давно мама сказала Айте, что нет ничего страшнее горящего стланика. Она не сказала, как горящий стланик красив.

Объятая пламенем, разваливающаяся изба стала жерлом вулкана, и лава покрыла все вокруг, испепеляя нечисть. Твари падали, но тянулись щупальцами к Айте, парящей вверху. И не могли ее достать. Она не принадлежала этому миру.

«Пора», – сказал кто-то.

«Давно пора», – откликнулась Айта.

Подул ветер, и она ушла вместе с ним.

Глава 33

В двенадцать лет Глеб начал заикаться. Прибежал домой, с головы до ног покрытый пылью, пыльцой проклятого поля, и мычал:

– М… м… м…

Никак не удавалось вымолвить имя своего друга. Заикаясь, он поведал родителям о кривой церкви и попе Азатота. Те слушали, бледнея. Позже доктор сказал, что ему повезло, ни единого ушиба, а что до заикания – пройдет, и прописал лечение кварцевым светом.

Свет не помог, полноценный дар речи вернулся сам по себе уже осенью.

В тридцать три Глеб поднялся с моховой подушки и сказал:

– О-о-они у-у-ушли.

Некоторые вещи возвращаются. Нарушение речи, вызванное шоком. Лесные монстры…

Но шогготы действительно сгинули. Когда кучка уцелевших мужчин уже прощалась с жизнью и перед глазами Глеба проносилось кинохроникой: папа, отправляющийся на войну, мама, лепящая вареники, университет, армия, Мишка, Москва, самоубийца на станции Дом Советов, Галины губы, глаза, сеточка вен под кожей белоснежных грудей…

Чудовища побрезговали пищей, или, скорее, что-то их отвлекло. Синхронно повернули рыла к какой-то точке в чащобе и сорвались с места. Потрясенные сезонники вставали, не веря, что спаслись. Но спаслись далеко не все.

Лишь сейчас, у разбитой машины, среди мертвых и раненых товарищей, до Глеба стал доходить масштаб причиненной шогготами катастрофы.

Как ни странно, больше повезло тем, кто был в хвосте лесовоза. Из пассажиров прицепа погибло двое, еще четверо получили ранения. Легкие – от щупалец монстра. Одному сезоннику рассекло щеку, другому сняло немного кожи с груди. Тяжелые травмы нанесло падение с прицепа. Закрытый перелом лодыжки – раз. Пронзенное веткой бедро – два. Можно сказать, «прицепные» легко отделались, а Глеб и вовсе обошелся синяками.

Но из двенадцати находившихся в кузове людей выжило… четверо. Семерых убил прыгнувший в лесовоз шоггот. Восьмой неудачно приземлился и расколол о камень висок. Братья Терлецкие рыдали над трупами друзей. Лэповцу по фамилии Шишков шоггот откусил три пальца на правой руке. Он привалился к борту кузова и повторял: «Ну все, мужики, пора на пенсию», – а Бондарь бинтовал его изувеченную кисть.

Тьма укрывала саваном дорогу и мертвецов. Шумела, колыхалась, как море, тайга, вскрикивали раненые. Им оказывали первую помощь. Благим матом заорал усатый бурильщик – из мяса выдернули злосчастный сук.

– Где мы? – спросил Вася, отвлекаясь от парня с разрезанной щекой.

Церцвадзе, который при столкновении с гранитом расквасил о рулевое колесо нос, прогундосил:

– В трех километрах от лагеря примерно. Простите, пацаны. Эти курвы полезли на лобовое стекло.

Вася отмахнулся: ты-то тут при чем? Глеб заметил раздавленного, размазанного по гранитной глыбе шоггота, зеленые кишки наружу. По ощущениям, побег длился вечность, а на деле они недалеко ушли от делянки. И за час потеряли почти половину группы. За десять минут – если не считать ребят, застреленных юерами.

Полный провал.

– Вась, – позвал Глеб. – Я п-пойду за Галей.

– Погоди. – Бугор растер по лицу грязь, соображая. – Так, слушайте сюда. Нужно вернуться в лагерь.

– Не опасно ли? – спросил Корсар.

– Опасно. Здесь тоже опасно. – Вася кивнул на заросли. – В Рубежку утром попробуем.

– Пешком?

– А как еще? – вздохнул Церцвадзе. Его нос распух.

– Сделайте костыли для раненых, если понадобится – носилки…

– Сами доковыляем, – сказал бурильщик, сидящий на обочине. В аптечке нашлись обезболивающее и бинты.

– Ждите нас там, будьте начеку, не маленькие. Кто придет из поселка – стреляйте, не люди это.

– А вы?

– Мы с журналистом пойдем Галю искать.

– Впотьмах?

– Я с вами пойду, – сказал Муса, закидывая за плечо ружье и проверяя фонарик.

– Это – дело. Наш котловой – лучший следопыт. И это… – Вася бросил взгляд на мертвого сезонника. – Я – не я буду, если не отомщу. Слово даю. С корнем вырву заразу, богиня там или Папа Римский. Ну, мужики, удачи.

Глеб, Вася и Муса пошли прочь от лесовоза, держась лиственничной границы. Над Ямой всплыла луна, как утопленница со дна реки. Дорога была пуста, ни монстров, ни трупов. У Глеба перед глазами стояла зубастая, окаймленная щупальцами пасть – секунда, и откусит голову… Господи, Галя… Она совсем одна