чем говорил Павлов. Во всяком случае этому предложению не было дано хода. Рыжков заподозрил, что что президент решил переложить на него неблагодарное дело – разбираться с розничными ценами, Верховным Советом и негодующим обществом, требующим отставки правительства. И без того травмированный делом АНТ, Рыжков повел себя иррационально. Он предложил поставить реформу цен на общее обсуждение – наихудшее, что можно вообразить. Через несколько дней после встречи в Кремле Рыжков выступил на телевидении с анализом экономических проблем и объявил, что придется поднять цены. Это заявление вызвало потребительскую панику и лихорадочную скупку товаров по всей стране. Даже ближайшие помощники Рыжкова были поражены. «Очевидно – [у Николая Ивановича] сдали нервы», – вспоминал Горбачев[387].

Как бы то ни было, в Верховном Совете СССР запланированную экономическую реформу сверху снова отвергли. Возмущенные парламентарии опять вернули правительственную программу на доработку, поставив крайний срок – сентябрь. Правительство Рыжкова было обречено, но уходить в отставку не собиралось[388].

БИТВА ПРОГРАММ

Декларация о российском суверенитете и избрание Ельцина Председателем Верховного Совета РСФСР закрыли окно возможностей, которое появилось у Горбачева после назначения Президентом СССР[389]. Он не мог аннулировать суверенитет России. Теперь ему предстояло договариваться с российским парламентом. Верховный Совет РСФСР располагался в беломраморном и безвкусном здании на Москве-реке на расстоянии нескольких километров от Кремля. Многие годы в этом здании было тихо, как в морге. Но летом 1990 года оно превратилось в гудящий улей. В отличие от советского правительства и парламентариев, где доминировали «шестидесятники», то есть поколение, заставшее Сталина, российское законодательное собрание стало центром притяжения для более молодых людей, которым было от тридцати до сорока лет и которых уже разочаровало руководство Горбачева. Депутаты от «Демократической России» видели себя народными избранниками, героями, которым предстояло очистить авгиевы конюшни от копившихся десятилетиями социальной несправедливости, окаменевших предрассудков и коррупции. Один из пришедших на работу в российский парламент вспоминал: «Мы надеялись, что Горбачев наполнит коридоры власти «новой кровью» и расстанется с [консерваторами]. В партии у него хватало людей, на которых он мог положиться». Вместо этого Горбачев «окружил себя все теми же стариками, писавшими речи для прежних правителей. Для нас они были людьми из прошлого». Съезд РСФСР превратился в центр оппозиции Горбачеву и старой советской элите[390].

Одним из активнейших участников движения за суверенитет России был 48-летний экономист Руслан Хасбулатов. В двухлетнем возрасте Хасбулатова выселили вместе с чеченским народом в Среднюю Азию, но после смерти Сталина он и другие чеченцы вернулись на родину. Хасбулатов изучал право и экономику в Москве и стал профессором Московского экономического института им. Плеханова. Летом 1990 года он посвятил свою недюжинную энергию политической борьбе. По его инициативе 13 июля Верховный Совет РСФСР принял закон о преобразовании отделения Госбанка в Российской Федерации в «Банк России», подчиненный российскому парламенту. Новый банк получил полномочия на осуществление всех денежно-кредитных функций. Государственный банк СССР в законе даже не упоминался[391]. Глава последнего Виктор Геращенко считал это началом конца советской финансовой системы. Как могли в одной экономике существовать два конкурирующих центра эмиссии и кредита? Хасбулатов заверял, что ничего страшного не произошло. Но группа московских банковских экспертов, которая помогала писать закон о Банке России, мрачно шутили, что заслуживают расстрела. Они помнили: первое, что сделали большевики в 1917 году, был захват государственного банка империи. Их шаг был равнозначен революции. Российская революция могла победить, только захватив контроль над финансами[392].

В российском парламенте началась блестящая карьера экономиста Григория Явлинского. Уроженец Львова, он окончил МИНХ, где преподавали Хасбулатов и Абалкин. Потом работал в министерстве угольной промышленности и экспертом в Госкомитете по труду и социальным вопросам. В 1989 году Абалкин пригласил его в свою команду специалистов при Совете министров[393]. В январе 1990 года 38-летний Явлинский отправился в Польшу в качестве эксперта, чтобы оценить результаты реформ Бальцеровича. Увиденное его глубоко впечатлило. Он решил, что в Советском Союзе нужно сделать то же самое[394]. Вместе с двумя коллегами Явлинский написал для Горбачева программу либерализации и приватизации советской экономики, рассчитанную на год. Она получила название «400 дней доверия» и напоминала программу Петракова, но отличалась меньшей последовательностью. Зато она была написана языком, понятным для народных депутатов, не слишком сведущих в экономике. Ключ к успеху Явлинский видел в доверии народа и его сбережениях. Реформаторы предлагали не начинать с резкого скачка цен, который бы уничтожил сбережения. Вместо этого они предлагали помочь людям вложить средства в приватизацию мелких магазинов, недвижимости, грузового транспорта, кафе и так далее. Благодаря этому советская интеллигенция, квалифицированные специалисты, другие обладатели сбережений стали бы имущим средним классом[395].

У программы «400 дней» нашлись поклонники в обновленном российском парламенте. Талантливый политик и член «Демократической России» Михаил Бочаров, боровшийся за пост премьер-министра РСФСР, решил повысить свои шансы, представив программу Явлинского и коллег как свою собственную. Он переименовал документ в «500 дней» и выступил с ней как с «программой реформ для России». Выборы он все равно проиграл, но Ельцин был достаточно впечатлен и предложил Бочарову стать главой Высшего экономического совета – создать мозговой центр экономических реформ. Узнав об этом, Явлинский встретился с Бочаровым и Ельциным и объяснил, что программа «500 дней» никак не может быть только «российской». Советская экономика была единым организмом, ее вены и артерии охватывали все республики, где располагались ее отрасли и отделения. Пациента можно было излечить только целиком, а не частично. Впечатленный аргументами Явлинского, Ельцин предложил ему пост заместителя премьер-министра в российском правительстве[396].

Явлинский ответил согласием, но решил, что его программе нужны два спонсора – Ельцин и Горбачев. 21 июля он связался с Петраковым, который сразу оценил политический потенциал идеи и рассказал об этом Горбачеву. «Где этот парень?.. Зови его скорее», – отреагировал президент СССР[397]. После беседы с Явлинским Горбачев согласился осуществлять его идею совместно с Ельциным. Наделенный полномочиями от президента СССР, Явлинский отправился на латвийский курорт Юрмалу, где отдыхал Ельцин. Первая реакция российского лидера была негативной – все в нем противилось союзу с Горбачевым. В своих речах по всей стране Ельцин выступал за «суверенную Россию» с собственной банковской системой, внешней политикой и торговлей. Также он призывал удерживать «российские налоги» из бюджета СССР. Союзному «центру», по замыслу Ельцина, должны были остаться только вопросы обороны, связи и энергетики[398]. Но в конце концов Ельцин решил, что тактический альянс с Горбачевым мог принести ему выгоду. Впервые кремлевский