этого отказывавшиеся сдавать свою продукцию по госценам, повезли ее в города на продажу. Избыточный спрос и всплеск инфляция пошли на убыль[377].

Польские реформы вдохновили советских экономистов. Недавно назначенный советник Горбачева по экономике Николай Петраков составил первую в СССР системную программу быстрого перехода к рынку. Петраков был теоретическим последователем советской «эконометрики» 1960-х годов – ее приверженцы надеялись с помощью компьютеров рассчитать уровень спроса, предложения и инвестиционных потребностей, тем самым заменив партийно-государственную бюрократию[378]. Политически симпатии Петрака были на стороне московской демократической оппозиции. Он считал правительство Рыжкова неумелым и некомпетентным и надеялся, что Горбачев отправит его в отставку[379].

10 марта 1990 года Петраков положил на стол Горбачеву план радикальной экономической реформы, основанной на логике отмены госрегулирования. Советскому государству, доказывал Петраков, следует отказаться от распределения ресурсов в экономике. Цены на сырье и потребительские товары необходимо отпустить. Также Петраков предложил ограничить безналичное кредитование госпредприятий (кредитную эмиссию), распознав в этом основную причину инфляции в СССР. В начале 1990 года не только Госбанк, но и союзные банки, побуждаемые «суверенными» республиканскими парламентами, стали наращивать такие кредиты. Усилиями частных кооперативов и коммерческих банков жесткое разграничение двух видов советской валюты – наличной и безналичной – было разрушено. Госбанку приходилось печатать все больше денег. Согласно плану Петракова, Госбанк по указу Горбачева должен был вновь стать центром денежно-кредитной политики, а Совет министров возвращал себе контроль над бюджетом. У Верховного Совета отбирались полномочия запускать новые инфляционные госпрограммы. Дуализм советской финансовой системы, разделение на «нал» и «безнал», постепенно сводился на нет. Оборот «свободной» наличности, разрушительной для экономики с дефицитом потребительских товаров, планировалось резко сократить, а госпредприятия преобразовать в акционерные общества и лишить их возможности расхищать государственные ресурсы. Правительство должно было создать фондовую биржу и ввести «потолок» на бюджет и кредиты. Кроме того, предполагалось дерегулировать рынок недвижимости и, возможно, создать земельный рынок, чтобы позволить людям вложить излишки денег в долгосрочные проекты. В программе имелись временные рамки: в марте – апреле предстояло подготовить основные указы, законы и акты; в мае – июне – начать институциональную перестройку, а с 1 июля приступить к приватизации государственных предприятий[380].

Программа Петракова, оригинальная и вполне реалистичная, во многом опиралась на китайский опыт и сильно отличалась от единообразной схемы «шоковой терапии» МВФ, которую реализовали в Польше. Будь идеи Петракова воплощены в 1990 году, когда государственные рычаги и финансовая система еще не были окончательно разрушены, судьба советской экономики могла бы сложиться совсем иначе. Идущая к краху «смешанная экономика» 1987–1988 годов повернула бы на путь успешной рыночной экономики. Благодаря Петракову Горбачев начал понимать, что переход к регулируемому рынку неизбежен. Но, к сожалению, блестящие идеи Петракова были слишком сложны для его понимания. Он подходил к программе как политик, и ему понравилась концепция Петракова о том, что в долгосрочной перспективе рыночные силы стали бы мощными скрепами, удерживающими республики вместе. В то же время социальное напряжение, связанное с переходом к рынку, страшило его. Комментируя освобождение цен в Польше во время беседы с президентом Ярузельским в апреле 1990 года, Горбачев заметил: «И вас, и нас снесли бы за такое». Про социальную ситуацию в СССР он выразился так: «Мы как бы находимся в погребе, залитом керосином по пояс. Есть опасность взрыва». Петраков в качестве решения предлагал взять на Западе крупный кредит и импортировать большое количество потребительских товаров, чтобы удовлетворить спрос и ослабить напряженность в решающий момент структурных преобразований. Также он придумал оригинальный способ защиты сбережений населения – выплачивать проценты по накопительным счетам в долларах США[381].

Горбачев колебался. Он помнил шахтерские забастовки предыдущего лета, и ему не хватало решимости отправить в отставку правительство Рыжкова. 14 апреля на совместном заседании Президентского совета и Совета Федерации правительство предложило с января 1991 года начать переход к рыночной экономике и освобождение цен. Это был максимум, на что был готов пойти Рыжков. Экономисты один за другим соглашались с планом правительства, но в то же время предупреждали о негативных социальных и политических последствиях. Уже после развала СССР Горбачев говорил, что экономисты его подвели и перестраховались. Но все специалисты говорили правду – переход к рыночной экономике неизбежен, хотя политические риски и высоки. Промедление лишь усугубляло ситуацию. Еще один важный аспект отметил экономист Станислав Шаталин. Он заявил, что региональный хозрасчет – «самая большая глупость» и что это только поощряет сепаратизм республик. По его мнению, рынок «раскачает» суверенитеты и сохранит экономические связи. Об этом же твердил Петраков[382].

Горбачев единственный на совещании выражал удивление по поводу «внезапности» и глубины экономического кризиса. Вместо того чтобы продвигать план Петракова, президент СССР ждал, пока Рыжков «доработает» экономическую программу правительства. Тем самым обсуждение экономической стратегии отдавалось парламентскому собранию[383]. И первое, и второе было пустой тратой времени. В атмосфере раскола, радикального популизма и стремления найти козлов отпущения только президент мог дать старт новой политике. Депутаты Верховного Совета проголосовали за повышение минимальных зарплат и другие затратные программы социальной защиты. Их не волновало, что для этого потребуется напечатать больше денег и что инфляция вырастет еще больше. В конце концов под давлением финансистов правительство Рыжкова предложило ввести 55-процентный налог на прибыль госпредприятий. Но Верховный Совет наложил вето на законопроект. В республиканских Верховных Советах творилось то же самое – национализм и экономический популизм подстегивали друг друга[384].

22 мая в Кремле Горбачев возобновил обсуждение реформ. Под влиянием экономистов он признал вред от манипуляций госпредприятий и кооперативов. «Мы разбалансировали рынок», – заявил он[385]. Чиновники в правительстве продолжали спорить о том, что делать. Реформа в польском стиле представлялась единственной альтернативой программе правительства. Они опасались, что за этим последует взлет безработицы до 15, а то и 40 миллионов человек. Глава КГБ Крючков предупредил о возможных забастовках. Дискуссия сконцентрировалась на том, каким образом компенсировать подорожание для беднейших слоев населения, и в конечном счете скатилась в обсуждение частностей. Когда повышать цены на хлеб? Русский писатель Валентин Распутин призвал присутствующих «обратиться за советом к народу». Примечательно, что идеи Петракова даже не упомянули на обсуждении[386].

Министр финансов СССР Валентин Павлов был одним из немногих, кто настаивал на необходимости решительных действий. Он рекомендовал поднять оптовые цены на энергоносители и хлеб, объяснив, что сохраняющееся разделение между двумя советскими валютами – безналом для оптовых цен и наличными для розничных – дает правительству уникальные рычаги для стимулирования нефтяной отрасли и сельского хозяйства, избегая при этом немедленного повышения цен на потребительские товары. Горбачев вряд ли понял, о