полагаться на Нарцисса и других советников в качестве источников информации – «информации», которую Нарцисс теперь решил сообщить.

Донеся весть до Клавдия через его любовниц, Кальпурнию и Клеопатру, Нарцисс изложил свои соображения. Он начал с извинений, что так долго скрывал измены императрицы. Это было тщательно рассчитанное признание – он был слишком близок к императрице, чтобы утверждать, будто ничего не знал, а признание в малом, ограниченном соучастии придавало ему вид раскаявшейся искренности. То были незначительные скандалы, но сейчас имело место нечто совершенно иное: здесь вопрос не прелюбодеяния, подчеркнул он, а государственной измены. «Или тебе неизвестно, что ты получил развод? – спросил он. – Ведь бракосочетание Силия произошло на глазах народа, сената и войска, и, если ты не станешь немедленно действовать, супруг Мессалины овладеет Римом»{461}.

Речь была идеально продумана, чтобы затронуть нужные струны в душе Клавдия. Он всегда был склонен к паранойе, и теперь, когда он находился в Остии, преданный своей женой, вдали от города, способного, как ему было известно, отвернуться от тебя за одну ночь, полагаясь на Нарцисса и не зная, кому еще можно довериться, его мысли тут же обратились к худшему. Остается ли Силий по-прежнему его подданным, снова и снова спрашивал император. Управляет ли он все еще империей? Привлекли дополнительных свидетелей, среди прочих – преторианца Лусия Гету и ответственного за зерновые запасы префекта Туррания, и созвали совет приближенных императора. Они, как и было задумано, подтвердили страхи императора, посоветовав ему направляться прямо в лагерь преторианцев и обезопасить город.

Нарцисс сохранял контроль над ситуацией, когда императорская свита выехала в Рим. Он потребовал, чтобы ему дали место в императорской карете, и направил разговор в нужное ему русло. Он хотел, чтобы Вителлий прямо осудил Мессалину – на что, возможно, он намекал в месяцы, последовавшие после смерти Азиатика, – но сенатор благоразумно не стал ввязываться. Разочарованный, он обратил свое внимание к проблеме преторианцев. Лусия Гету уговорили высказаться против Мессалины в Остии, но Нарцисс был обеспокоен тем, что на его сотрудничество и сотрудничество его коллеги Руфрия Криспина в Риме рассчитывать не приходится. Чтобы уберечься от провала, Нарцисс убедил Клавдия временно препоручить ему командование преторианскими силами. Прежде чем карета Клавдия успела доехать до Рима, Нарцисс завладел вниманием императора и получил власть над войсками, контролировавшими город.

У Мессалины должны были оставаться друзья среди окружения супруга, так как гонцы прибыли в Палатинский дворец задолго до ее мужа и его свиты. Они предостерегли императрицу, что «Клавдий обо всем знает и обуреваемый жаждою мести возвращается в Рим». Что именно, по мнению Клавдия, он знал, на тот момент не совсем ясно{462}.

Следующие поступки Мессалины и Силия яснее всего показывают, что заговора с их стороны не было. Они не делали попыток снискать поддержку, склонить на свою сторону сенат, подкупить преторианцев или завладеть городом. Вместо этого они разделились: Мессалина бежала в Сады Лукулла, свое прибежище на Пинции, а Силий удалился на Форум и занялся обычными делами консула-десигната. Очевидно, они все еще были уверены, что скандал удастся замять, Клавдия – утихомирить, а их жизнь вернется в нормальное русло.

В тишине и спокойствии своего сада Мессалина вновь обдумала и планировала свои следующие действия. Даже в этот момент нет свидетельства, что она думала о заговоре, вместо этого ее размышления крутились вокруг того, как успокоить мужа. Она подготовила защиту с упором не на политику, а на впечатление и эмоции.

Она заручилась поддержкой Вибидии. Как старшая весталка, Вибидия могла требовать аудиенции принцепса когда угодно, к тому же ее положение делало ее высшим арбитром в вопросах женского целомудрия. Поддержка с ее стороны выглядела бы внушительно. Мессалина также решила отправить к Клавдию своих детей – семилетнего Британника и восьми– или девятилетнюю Октавию – как напоминание о созданной ими семье и своей династической службе.

Наконец, императрица твердо вознамерилась отправиться и встретиться с мужем лично. Как сообщает Тацит, она была уверена: стоит ей увидеться с ним, его можно будет переубедить – это была стратегия, которая прежде всегда срабатывала. Путь через город с холма Пинций на Остийскую дорогу был унизителен. Мессалине пришлось спускаться через Форум мимо своего дома на Палатине. К тому моменту у нее осталось только трое спутников, и она шла пешком – carpentum, специальная повозка, которую ей пожаловали в качестве особой чести после триумфа ее мужа, куда-то делась.

Добравшись до городских ворот, откуда начиналась дорога на Остию, она нашла телегу, на которой ее согласились подвезти. Утверждение Тацита, что это была телега с садовым мусором, звучит слишком символично, чтобы быть правдой. Столь же сомнительно его заявление, что она ехала, «ни в ком не вызывая сочувствия, так как его убила гнусность ее поведения». Мессалина потратила годы на создание своего публичного имиджа – она появлялась подле своего мужа на триумфе, в цирке и на играх; она спонсировала пиры и возглавляла женские процессии на праздниках; она совершала благодеяния и жертвоприношения; она подарила народу двух детей царской крови; она позировала для гламурных портретов в образе матери, целомудренной, но фертильной. Императрица делала ошибки и нажила себе врагов, но враги эти были в сенате и на Палатине; нет причин полагать, что она утратила популярность на улицах Рима.

Пока карета приближалась к городу, Клавдий колебался. То он порицал свою жену и ее измены, то вспоминал их брак и молодую семью. Несомненно, отчасти он думал о любви, но, вероятно, и о политике – о работе, которую она проделала, чтобы стабилизировать режим, и о династическом будущем, которое воплощали их дети.

Как раз в этот момент появилась Мессалина и, как только она оказалась на расстоянии, позволявшем ее услышать, принялась оправдываться – умолять мужа выслушать мать его детей.

Этого и опасался Нарцисс – вот почему дожидался, когда Клавдий окажется в Остии, прежде чем начать действовать. Он понимал: если сейчас ему не удастся отстоять свою версию событий, это может стать для него фатальным, поэтому принялся в буквальном смысле слова перекрикивать Мессалину, как формулирует Тацит, и «заглушил» ее, начав рассказывать о ее браке с Силием и раскрытом заговоре{463}. Позаботился он и о том, чтобы завладеть зрительным вниманием Клавдия, передавая ему листки с перечислением улик – один за другим – так, чтобы тот не смотрел на стоявшую перед ним женщину.

С этого момента Нарцисс держал под контролем доступ к Клавдию: с кем он видится и какую информацию получает. Когда Октавия и Британник попытались приблизиться к карете своего отца, Нарцисс приказал немедленно удалить их; когда появилась Вибидия с требованием, чтобы император, по справедливости, выслушал жену, Нарцисс просто солгал, пообещав, что у Мессалины будет шанс оправдаться. А пока, мрачно продолжил он, Вибидии лучше вернуться к своим обязанностям весталки.

Нарцисс направил императорскую карету прямо к дому Силия, где показал Клавдию дары, которые его жена преподнесла своему любовнику, – вещи из императорского дворца, даже наследное имущество династии, которые могли попасть туда только через Мессалину. Он также обратил внимание на то, что Силий незаконно сохранил статую своего отца – так как в 24 г. н. э. Силий Старший был осужден по обвинению в коррупции и попытке переворота. Намек был ясен: яблоко от яблони недалеко падает.

Оттуда они отправились прямо в преторианский лагерь, где Нарцисс устроил сбор войск, временно находившихся под его командованием. После короткого обращения к ним своего вольноотпущенника император произнес всего несколько слов, после чего толпу ответчиков – уже арестованных и приведенных в лагерь по приказу Нарцисса – стали вызывать по одному, начиная с Силия, и казнить. Когда император засомневался в отношении Мнестера, заявившего, что не в его власти было отказаться от домогательств императрицы, Нарцисс проявил твердость: после расправы со столькими сенаторами не стоило оставлять в живых актера, наставившего рога императору. Впечатление складывалось скверное. Лишь двух обвиняемых помиловали – Плавтия Латерана и Суиллия Цезонина. Первого, вероятно, благодаря заступничеству перед императором его