чувствую вино, и уверена, он чувствует вино на моем, но не давится. Факты говорят за себя: судя по всему, в конце концов он все-таки распробовал напиток.

Рука Танатоса оказывается на моем бедре, и сам он прижимается ко мне.

Я чувствую его эрекцию, и у меня вырывается негромкий стон.

Стоп, а он вообще-то знает, что такое эрекция? Спорю, что нет; по крайней мере, не представляет, что это такое на практике. Я готова все деньги поставить на кон, что это еще одна штука типа хлеба и вина, про которую он слышал, но не знает по-настоящему. Мне кажется, что он вообще смутно представляет, что сейчас делает и как надо действовать дальше.

Мысль заставляет меня улыбнуться.

– А это мне нравится, – гудит Танатос. Он внезапно охрип.

Я приостанавливаюсь, чтобы уточнить:

– Что?

– Как ты улыбалась, когда твои губы были на моих, и еще звук, который у тебя вырвался минуту назад.

Стон, боже милостивый.

Этого следовало ожидать. Вроде бы все делаю правильно, и вдруг…

Задыхаясь, с бьющимся сердцем я отстраняюсь от всадника.

Смерть следит за каждым моим движением из-под полуприкрытых век. Может быть, у него нет опыта в сексе, но очевидно, что желание переполняет его. Его настойчивый взгляд снова заставляет меня почувствовать себя загнанным в угол животным.

Соскользнув с его коленей, я встаю, немного пошатываясь и пытаясь обрести почву под ногами. Я не высыпалась несколько ночей кряду, и теперь наваливается усталость. Вино тоже действует. Я пячусь прочь, хотя внутри меня все протестует.

Танатос наблюдает, выражение его лица меняется, и постепенно страсть уступает место сожалению и тоске, такой сильной, что я почти физически ощущаю ее. Может быть, конечно, это моя собственная одинокая душа ищет любви и понимания, хотя Смерть – последний, у кого стоит их искать.

– Не уходи, Лазария, – просит он.

Но я ухожу, сбегаю от него, как и много раз прежде.

Беда в том, что и меня саму точит тоска, которая может посоперничать со страстью всадника, и я еще не готова встретить эту ситуацию лицом к лицу – пока не готова.

Но я соберусь с силами и сделаю это, теперь уже скоро.

Глава 40

Наутро я сонно тру глаза, обходя дом. Ночью я не очень-то выспалась. Шлепаю из комнаты в комнату с чувством, что я что-то забыла, и не сразу вспоминаю, что это что-то – Бен.

Умом я понимаю, что его увезли, но инстинкт настоятельно вызывает к жизни старые родительские привычки, выработанные за шесть месяцев.

Я пересекаю огромную столовую, уже прибранную после вчерашнего застолья, и, привлеченная ароматами завтрака, вхожу в необъятную, промышленных размеров кухню. И… застываю на месте при виде нескольких скелетов, хлопочущих там.

Сколько же здесь этих неупокоенных?

Один из них жарит яичницу, другой режет фрукты. Боже, мертвецы и в самом деле готовят нам еду – и никогда еще меня так не пугал собственный голод.

Хорошо еще, что это чистые кости, ничего больше. Останься на них хоть немного плоти… не думаю, что мне хватило бы пороху отведать их стряпню.

К сожалению, слабый запах от них все-таки есть; я не могу найти ему название, но так, пожалуй, пахнут старые высохшие вещи. Ну, или это странный запах самой кухни.

Один из скелетов прерывает работу и поворачивается ко мне. Через несколько секунд до меня доходит, что он чего-то ждет от меня.

Я прочищаю горло.

– Э-э-э, доброе утро.

Зачем ты здороваешься со скелетом, Лази?

– Хм, – продолжаю я, – а у вас тут случайно нет кофе?

Мертвец, развернувшись, направляется к кофеварке, френч-прессу, который я сперва не заметила.

Я поражена.

Он меня понимает.

Вынув кружку из ближайшего шкафчика, скелет наливает в нее кофе – пахнет божественно.

Дверь за моей спиной распахивается, и я чувствую, что там Смерть, за миг до того как слышу его низкий глубокий голос.

– Я вижу, ты в конце концов приняла готовку моих слуг, – замечает он.

Повернувшись, я невольно ахаю, увидев его. Эти темные глаза так и манят меня к себе.

Следующим я замечаю, что Танатос обнажен по пояс. Ни доспехов, ни рубашки, только сотни странных татуировок, светящихся татуировок, серебристый свет которых окутывает всадника.

Как это я раньше их не замечала?

Стойте… У Войны были похожие на пальцах и костяшках, только красные.

Я изучаю отметки на коже Танатоса. Они похожи на… письмена, только эти буквы мне незнакомы, никогда не видела таких, а они покрывают каждый дюйм мужского тела, от основания шеи Смерти до запястий. Странные знаки уходят и ниже, под ремень штанов.

Стараюсь не зацикливаться на мысли о том, где еще у него могут быть эти тату.

– Где твоя рубашка? – спрашиваю беззвучно, не отрывая глаз от его голого торса. И впрямь есть чем залюбоваться: всадник сложен как бог, мускулатура у него изумительная.

– Где-то, – небрежно отвечает Танатос.

Заметив, что он смотрит поверх моего плеча, я тоже оглядываюсь и вижу скелет с чашкой обжигающего кофе в одной руке и фарфоровым сливочником в другой. Остальные скелеты продолжают хлопотать.

Я протягиваю руку за кофе. Случайно задеваю костяные пальцы скелета и чуть не роняю кружку.

Держи крепче.

Успокоившись, забираю сливочник и напряженно улыбаюсь скелету. Теперь я чувствую себя полной дурой: улыбаюсь мертвым костям, как будто моя благодарность для них что-то значит.

Танатос следит за этой сценой со странным удовольствием, хотя, подозреваю, в данной ситуации его просто забавляет то, как неловко я себя чувствую.

Добавив немного сливок в кофе, я возвращаю скелету сливочник, гордая тем, что рука при этом не дрожит. Я повидала – и сделала – много отвратительных вещей. И вот что, оказывается, пугает меня до колик – скелет.

Чуть не пихнув Танатоса локтем, спешу убраться с кухни, подальше от мертвяков, и возвращаюсь в столовую. Только чтобы обнаружить, что, пока я была на кухне, скелеты проникли и сюда. Двое сервируют стол и расставляют блюда с яствами, а остальные приводят в порядок шторы, и без того безукоризненные. В окне я замечаю еще двоих – они подстригают кусты, окружающие дом.

Я смотрю на все это, не в силах скрыть ужас.

– Ни за что не поверю, что моя неистовая Лазария испугалась, – добродушно бросает Смерть, подходя и становясь рядом.

Моя неистовая Лазария. Я вздрагиваю и внушаю себе, что это от жуткого вида, а не от его слов.

– Убери их, – требую я, и мне наплевать, если это их обидит. Так не должно быть.

– Я не