class="p1">Ты не обязана отвечать, – трусливо подсказывает внутренний голос. – Просто действуй и возьми дело в свои руки. – Поцелуй-другой, и все эти глупости вылетят у него из головы.

Но проблема в том, что (и большинству людей это прекрасно известно) обольщение – это не только про тело, но и про мысли, и про психологию. Это ничуть не меньшая часть соблазнения, чем всякие прикосновения и поддразнивания. Просто так уж получилось, что именно к этой части я меньше всего готова.

Взгляд падает на губы Танатоса.

– Я мечтала о том, чтобы сорвать с тебя эту броню, потрогать крылья и обследовать губами твой голый торс, – я благоразумно умолкаю, пока с языка не слетело что-нибудь лишнее.

Танатос слушает, полуприкрыв веки.

– Так сделай это, кисмет.

Я слегка отодвигаюсь.

Сделай это?

Смерть сидит очень тихо. Ждет.

Вытянув дрожащую руку, я несмело дотрагиваюсь до бархатистого крыла, которое под моими пальцами поднимается выше. Смерть прерывисто вздыхает, но остается на месте.

Ненавижу себя за то, что с нашей первой встречи мне хотелось это сделать. Даже в самые кошмарные моменты меня все равно мучило любопытство и это странное извращенное желание узнать, каковы они, крылья моего заклятого врага, на ощупь.

Я продолжаю завороженно гладить крыло. Черные перья, оказывается, такие мягкие, что это обезоруживает. Это я знала, ведь мне и раньше случалось касаться их, но сейчас я все равно удивляюсь.

Вожу по перьям пальцем, не сводя с них глаз.

– Какие… чудесные, – вырывается у меня.

На лице Смерти мелькает непонятное выражение, он смотрит мне в глаза.

Он прав – я снова жонглирую словами, избегая правды о нас.

Не отворачиваясь, Танатос отстегивает один наплечник и бросает на пол. Потом снимает второй, и тот тоже летит вниз, громко лязгнув. Наступает очередь нагрудника, потом наручей. Внешне он вроде бы спокоен, но от меня не укрывается, как работают над застежками его пальцы – страстно, возбужденно и торопливо.

Я кладу ладони ему на грудь и чувствую, как он резко вздрагивает. В его вспыхнувших глазах – огонь желания.

Теперь он остервенело рвет с себя остатки доспехов, отдирая непослушные пряжки и разрывая кожу. Наконец вся броня летит на пол.

Я провожу по его бокам – Танатос хватается за черную ткань рубахи, и я понимаю, что сейчас он сорвет ее так же свирепо, как только что разделался с латами.

– Подожди, – останавливаю я его и сама берусь за тонкий шелк. – Дай мне это сделать.

А у самой горят щеки, когда я это говорю.

Смерть разжимает кулак и выпускает ткань. Он несколько насторожен, но заставляет себя откинуться на спинку стула.

Я тяну на себя рубаху в полной уверенности, что она вот-вот застрянет, но ткань скользит легко и послушно. Только тогда я замечаю на спине одеяния разрезы для крыльев до самого низа.

Даже сидящий, всадник настолько высок, что я вынуждена встать, чтобы стащить рубашку через голову и высвободить из рукавов его руки. Покончив с этим, бросаю тряпку поверх груды кожи и металла.

И кошусь на обнаженного по пояс Танатоса, на светящиеся татуировки на его коже.

Сделай это, – сказал он. Целуй, касайся, бери.

Я снова опускаюсь к нему на колени, чувствуя на себе его взгляд. А мое внимание приковано к его телу.

Если лицом Смерть смахивает на героя трагедии, то его грудь – это грудь воина. Торс, словно обвитый мощными тяжами мускулов, переходит в узкую талию.

Я снова тяну к нему руку и теперь вожу пальцем по мерцающей татуировке. Палец ощутимо покалывает, будто чувствуя магию, исходящую от границ рисунка.

У Танатоса вырывается тихий болезненный звук.

– Еще, Лазария, – шепотом просит он.

Теперь я пускаю в ход обе руки, позволяя себе исследовать его плечи и руки. Меня немного потряхивает. В жизни не встречала никого, кто был бы на ощупь таким. Он весь точно высечен из камня.

Ощупываю его брюшную мускулатуру – мышцы выпуклые, каждая четко и рельефно очерчена. Я ведь не врала, когда сказала, что меня тянет целовать его тело.

Наклоняюсь. Касаюсь губами его кожи и слышу стон.

Обхватив мой затылок, он легко прижимает меня к себе. Вблизи он пахнет теми благовониями, которые жжет в своем факеле, и мне теперь интересно, это аромат дыма или же его собственный, неотъемлемый запах.

Скольжу губами по светящимся символам.

Господи, даже не верится, что я действительно это делаю.

Тогда я снова целую его кожу и на этот раз чуть касаюсь ее языком.

Смерть испускает очередной судорожный вздох.

– Только не говори, что мы с тобой могли бы проводить так все время, пока я за тобой гонялся, – бормочет он.

– Этого мы никогда не узнаем, – выдыхаю в ответ.

Он закрывает глаза и кивает.

– Но теперь ты есть у меня. – Он гладит меня по волосам. Звучит не очень уверенно, как будто он подбадривает себя.

– Ты тоже можешь меня трогать, – напоминаю я. Ну, то есть понятно, он уже и так до меня дотрагивается, но бывают касания и касания. Так я говорю о вторых.

Распахнув глаза, всадник опускает голову ближе ко мне.

– Где? – охрипнув, спрашивает он.

Так, понятно. Ему нужна более четкая инструкция.

Долго изучаю серебристые крапинки в его глазах.

– Везде.

Только через несколько секунд его взгляд отрывается от моего и начинает обследовать мое тело.

Отняв руку от моих волос, Танатос ведет пальцем по скуле, спускается к нижней челюсти.

– Как я хотел услышать, как эти слова сорвутся с твоих губ, – сознается он хриплым от желания голосом.

Слова словами, однако он отодвигается, хотя я и чувствую, что всадник дрожит всем телом, сдерживаясь. Догадываюсь, в чем тут причина: те места, которые ему хотелось бы потрогать, скрыты.

Накрыв ладонью его кисть, все еще лежащую на моей щеке, я мгновение медлю, наслаждаясь. Но тут меня задевает что-то холодное, кажется, металл, и я отнимаю его руку, чтобы посмотреть, что это такое.

На пальце у всадника странное кольцо – с монетой, на которой изображена голова Медузы. Я кручу перстень на его пальце.

– Какая история связана с этим кольцом? – спрашиваю, потому что уже успела убедиться, что все атрибуты всадника имеют глубокий смысл.

– Обол Харона, – рассеянно отзывается Смерть. Видя мое недоумение, он поясняет: – Монета мертвых.

– Зачем мертвым монеты? – недоумеваю я.

– Им они не нужны. Это просто один из даров, которые мне приносят вот уже много веков.

– И кто подарил тебе этот? – спрашиваю я нарочито легко, тщательно следя за интонациями.

Уловка не прокатывает.

Танатос поднимает бровь.

– Какая тебе разница, Лазария?