об Утренней Звезде, за которой я следовал месяцами, борясь за жизнь,

об Утренней Звезде, да, много сказать об Утренней Звезде, когда время не имеет значения,

о том, что она светится ярко-красным,

о том, что она вращается задом наперед,

о том, что это единственное небесное тело, чьи сутки дольше года,

о том, что она, совсем как мы, летит в будущее вперед спиной,

время не прямая дорога, говорю я тебе, но лабиринт, и если в лабиринте прислониться к стене, к любой стене, то можно услышать собственные шаги, услышать, как идешь по ту сторону стены.

На ясном небе звезды, по нему протянулась жемчужная нить,

мы плывем в первобытном бульоне, в воде, сверкавшей еще до счисления времен,

мы уплываем каждый к своему горизонту,

ты к ночи, я – к утру,

я больше не вижу тебя, но слышу, как ты плачешь, воешь, как страдающий зверь, и мне горько, что так вышло,

для тебя расстаться было как разорвать живую плоть, но для меня – не мучительнее, чем закрыть глаза,

теперь мы уплываем друг от друга,

звезды вверху, совсем как мы, медленно движутся, удаляясь друг от друга,

иные еще горят, другие давно потухли, и то, что мы видим, есть исчезающий свет, сиявший в начале времен,

скоро я перестану слышать твои жалобы,

ты далеко, и я замечаю, что начинаю забывать тебя,

было ли у тебя вообще лицо, запах или голос?

может, тебя и вовсе не существовало?

и то, что я принимал за нас двоих, было лишь частями меня самого,

или мы были частями друг друга, ты была атом в ногте моего большого пальца, а я – галактикой в слезе, которую ты пролила ребенком,

ты была мной, я был тобой,

вокруг меня вдруг колышется море,

от вечности перехватывает дыхание,

все начинается сначала, по кругу, по кругу, и я громко смеюсь, потому что знать это так просто.

Теперь я вижу, что звезды надо мной – это маленькие дырочки в ткани,

что из белой комнаты падает свет, и я вижу там женщину-мужчину,

женщина-мужчина – как мы: мужчина и женщина в одном теле,

и я снова вспоминаю тебя и понимаю, что должен найти дорогу назад, к тебе,

я так много хочу рассказать тебе,

как за мной гнались,

как заперли в страшной комнате,

как я бегал под землей,

как не знал ничего ни о чем,

как забывал данное мне ложное имя, но не забыл имя настоящее,

как не мог говорить,

но теперь я слышу, как я говорю, и женщина-мужчина берет меня за руку,

по дороге на север, говорю я сначала,

железная повозка, говорю я потом и слышу, что говорить труднее, чем думать.

Глава 45

Новая Каролинская больница

Яблоки полуприкрытых глаз двигались, как в фазе быстрого сна. Луве включил диктофон в смартфоне и взял Каспара за руку.

– По дороге на север, – произнес мальчик высоким хриплым голосом. – Железная повозка…

Он открыл глаза, и Луве сразу заметил, что взгляд мальчика стал осмысленным, чего он не наблюдал во время разговора в Крунуберге.

– Я так много хочу рассказать, – продолжал Каспар. – Я спал в снегу, проснулся рядом с медведицей, построил шалаш… Орлиные яйца нашел, улей нашел, не знал, где я…

Совсем не то что утренний бред, подумал Луве. Даже при том, что фразы больше походили на фрагменты, а информация была обрывочной.

– Где я? – Каспар наморщил лоб и огляделся.

– В больнице, в Стокгольме, – ответил Луве. – Тебя позавчера прооперировали.

Мальчик отпустил его руку.

– Улей, улей… – Он приподнялся на локтях и потеребил повязку на предплечье.

– Больно?

– Нет… – Каспар сел в кровати. – Рука чешется.

Прежде Луве избегал прямых вопросов, которые мальчику явно были неприятны, но теперь вопросы звучали совершенно естественно.

– Ты порезался, но рана заживает хорошо. – Луве кивнул на Лассе, сидевшего на другом стуле, в изножье кровати. – Помнишь нас с ним?

– Ларс, Лассе. По-ли-цей-ский… Луве. Пси-хо-лог. Женщина-мужчина.

Луве неожиданно для себя рассмеялся, отчего и Лассе улыбнулся, но мальчик как будто не заметил, что насмешил их. Он снова затеребил повязку.

“Женщина-мужчина”, – думал Луве. Слово, сконструированное ребенком или человеком, который никогда не слышал слов “трансгендер” и “небинарный”. Мальчик произносил слова “полицейский” и “психолог” с ударением и по слогам, а значит, названия этих профессий ему тоже незнакомы.

– Ты хорошо запоминаешь имена, – заметил Лассе. – Можешь сказать, как зовут тебя самого?

Мальчик пальцем указал себя на грудь.

– Каспар Хаузер – не настоящее имя… Имя у меня украли. Ненастоящие имена крадут жизнь.

Лассе с задумчивым видом сцепил пальцы на колене.

– Ты знаешь, сколько тебе лет?

– Долго в лесу. – Мальчик покачал он головой. – Раньше мы знали… Сейчас трудно.

– А в каком году родился, знаешь?

Луве заметил, что мальчик как будто выжидает. Он отвернулся и начал чесать под повязкой.

– Сейчас две тысячи девятнадцатый год, – напомнил Лассе.

– Я помню документ, – пробормотал наконец мальчик и потер глаза. – Два, девять, ноль, восемь, два, ноль, ноль, ноль. День, месяц, год.

Двадцать девятое августа двухтысячного года, подумал Луве. Лассе, судя по выражению лица, сделал тот же вывод.

Мальчику – нет, не мальчику, юноше – через два месяца исполнится девятнадцать. Во всяком случае, если он сказал правду.

– Что за документ? – спросил Лассе.

– Квадраты… Цифры. Имя. Синяя печать…

– То есть ты говоришь о дне своего рождения?

Каспар кивнул и по-юношески хрипло прибавил:

– Документ из Тронхеймского регистра записей гражданского состояния.

Глава 46

Мидсоммаркрансен

– Я соскучилась по тебе, Юхан, – сказала Жанетт. На столе в гостиной стояла пенопластовая коробочка с остатками тайской еды.

– И я по тебе, мама. – Юхан что-то прошептал, и в трубке послышался еще один голос. Да, в Сан-Франциско же сейчас начало седьмого утра. Наверное, девушка Юхана тоже проснулась.

– После занятий я еще позвоню, по скайпу, – пообещал сын. – Поговорим подольше.

Они попрощались, и Жанетт нажала “отбой”. Интересно, помнит ли Юхан, что сегодня канун Мидсоммара? Там, в Калифорнии, день летнего солнцестояния вряд ли празднуют так, как здесь, в Стокгольме.

Мидсоммар в Мидсоммаркрансене. Жанетт напомнила себе, что район получил название от таверны, в XVIII веке располагавшейся здесь, на Сёдертельевэген. Дверь кабака украшал венок из цветов. Может, стоит все же выпить сегодня пару кружек пива и прогуляться до Винтервикена.

Уже три часа, а она все еще в трусах и майке. Жанетт встала с дивана, но, когда начала подниматься по лестнице, раздался звонок в дверь, и она спустилась.

По ту сторону двери виднелся в матовом окошечке человек с широкими плечами и лицом, которое показалось Жанетт знакомым.

– Это ты,