– Ага…

Жанетт быстро натянула спортивные шорты и открыла дверь.

– У тебя же сегодня выходной?

У Шварца через плечо висела черная компьютерная сумка. Упаковку пива он пристроил на костыле.

– Да ну, “выходной”. Что мне делать-то? Хороводы водить с самим собой?

Пять минут спустя они уже сидели в гамаке за домом. Шварц достал ноутбук.

– Ты точно можешь работать?

– Точно, – заверила Жанетт и открыла пиво зажигалкой.

Жанетт много лет считала Шварца простоватым беспечным парнем, слегка ребячливым и отчасти недалеким. Но в последнее время ее взгляд на него изменился, а может, изменился сам Шварц. Его прямолинейность вызвала к жизни ее прежнюю сущность, ту стойкую Жанетт, которая обеими ногами стояла на земле и никогда не чувствовала себя одинокой или брошенной.

Жанетт отпила пива. У него был вкус выходного дня, и Жанетт захотелось курить.

– Олунд сказал, что твой разговор с Кларой Бундесон не дал ничего нового.

Шварц кивнул.

– За исключением того, что она точно разговаривала с Владимиром, и не раз. У мелких свои представления о клятвах. До вчерашнего дня Клара помалкивала. И знаешь почему?

– Почему? – спросила Жанетт, доставая сигареты.

– Потому что они поклялись на мизинчиках, что никому не расскажут про этот разговор, – усмехнулся Шварц. – Железная логика для трехлетки.

– И о чем они говорили? – Жанетт закурила.

– О чем – не очень понятно, но Клара, похоже, думает, что этот Владимир водит автобус. Может, он ей конфеты давал или игрушки, а может, и нет. Ей было трудно вспомнить. Но она сказала, что он симпатичный и хорошо пахнет.

– Хорошо пахнет?

Шварц пожал плечами.

– Ну да. В трейлере у Йонни не сиренями пахло, так что Кларе, наверное, не с чем сравнивать. Да это и не так уж важно. Сегодня утром я посмотрел запись с камеры видеонаблюдения, о которой мы раньше не знали.

Щелчком мыши он вызвал к жизни запись с высоко расположенной видеокамеры. На экране появились строительный забор вдоль оживленной магистрали и частично скрытая этим забором площадка, на которой стояли с десяток машин.

– Камера расположена на соседнем здании, тоже на Кварнхольмене, – пояснил Шварц. – Семь тридцать пять вечера. А теперь смотри.

На краю импровизированной парковки на пару секунд появились спины двух бегущих мужчин. Секунд через десять после того, как они исчезли, в кадре возник третий.

– Мы видим, как Владимир, Йонни Бундесон и Рикард Стрид бегут друг за другом. В том порядке, как я их назвал.

Шварц перемотал запись вперед, и таймер показал 19.43.

– А вот Владимир возвращается… – Шварц остановил изображение. Расплывчатая фигура на экране замерла, позволяя, однако, разглядеть кепку, бороду и одежду. – Восьми минут ему хватило, чтобы добежать до моста, выстрелить в Бундесона и бегом вернуться.

– Отлично, – одобрила Жанетт. Она уже поняла, что будет дальше.

Подозреваемый в убийстве открыл дверь синего фургона и скрылся внутри. Фургон выехал на дорогу; номерной знак читался, но заляпанный грязью логотип на борту разобрать было невозможно.

– Кому принадлежит машина? – спросила Жанетт.

– “Опель Мовано” две тысячи второго года выпуска, принадлежит одной фирме из Фалуна. Фирма занимается дезинсекцией помещений. А может, занималась… Я проверил. Они, похоже, обанкротились.

– Погоди-ка…

Дезинсекция помещений?

– Я так понимаю, ты тоже подумала о яде? – сказал Шварц.

Жанетт кивнула.

– Об “урагане”.

Пер Квидинг

“Жизнь и смерть Стины”

(отрывок)

ДЕВЯТОЕ МАРТА МОЕГО ВОСЕМНАДЦАТОГО ГОДА ЖИЗНИ

Старейшины заменили тебя, Ингар, твоим отцом.

Старейшины говорят: “Для чистых все чисто”.

Старейшины очищают душу ядовитыми цветами.

Пусть все мои отверстия будут зашиты суровой нитью. Иначе я умру.

Вчера вечером я перечитала то место о Тинтомаре[11], где она видит сына Божия, Спасителя, в большом алтаре в церкви Святой Клары, и говорит: “Да, верю: быть мертвым поистине божественно”.

Мне нечего добавить. Это последняя написанная мною строка.

Глава 47

Белая меланхолия

Сейчас начало марта моего восемнадцатого года жизни. Пе и Эм уехали на юг. Мать Ингара осталась дома с Видаром, и отец Ингара увел меня к озерцу. Я не была там с прошлого лета, когда мы нашли в камышах Черного человека. Сейчас мы проходим мимо озерца, я останавливаюсь и смотрю на берег. От камышей мало что осталось, только одинокие, пушистые от мороза белые стебли торчат изо льда.

– Пошли. – Валле тянет меня за рукав. – Нам на тот берег. Надо поторопиться, пока солнце высоко.

Он пока не объяснил, куда мы идем и что будем делать, – сказал только, что Старейшины повелели нам совершить нечто тайное и что мне дадут поесть. В лесу градусов семь мороза, не больше, на мне две толстые юбки, а под кожухом две шерстяные кофты, но все-таки я дрожу. Что проку от теплых вещей, если кожа тоньше бумаги, а живот, кажется, того и гляди разорвется от спазмов.

У отца Ингара с собой кусочки сахара, и иногда он дает мне их пососать. Только сахар и спасает от голода и усталости. Еще у Валле на спине мешок. Интересно, что в нем? На вид мешок тяжелый даже для Валле, высокого, сильного и жилистого. “Если бы Ингар остался жить, – думаю я, – он бы, наверное, со временем сделался как отец”.

Мы выходим на лед; солнце уже клонится к закату. Когда мы добираемся до противоположного берега, свет уже бледнеет. Несколько елей бросают густую тень на берег возле большого валуна. Валун торчит из воды, он дает пристанище ветру, который дует над озером.

Валле с глухим стуком опускает мешок на землю и развязывает его.

– Не сиди в снегу, хвост отморозишь. Лучше сходи набери камней.

Он достает из мешка несколько поленьев.

– Можно мне сначала кусочек сахара? – спрашиваю я.

– Возьми весь. – Валле перебрасывает мне мешочек. – Распоряжайся на свое усмотрение.

В мешочке осталось всего три крошащихся кусочка. Один я сразу кладу в рот, растираю по зачесавшимся деснам. Десны, как обычно, кровят, и когда я, отыскав камни для очага, приношу их Валле, слюна светится на снегу красным.

Валле складывает полешки домиком, садится на корточки и зовет меня подойти поближе.

– Вот это – свинцовая мормышка, – объясняет он, катая в пальцах блестящий шарик. – Мормыш – русское слово, так называются мелкие рачки.

Я опускаюсь рядом с ним на колени и вижу, что из шарика торчит крючок – ржавый, но на вид острый, как шило. Потом Валле достает из мешка деревянную палку.

К одному концу грубо вырезанной палки приделана катушка с леской, которая тянется к другому концу, на котором приделана металлическая петля.

– Я все сделал сам, – говорит Валле. – Мормышка – это и блесна, и грузило. Нужно еще кое-что, но такое самостоятельно не изготовишь… Приманка.

Он протягивает руку