Привязка к источнику воды, заставляла его постоянно возвращаться в одну и ту же точку, и это сильно тормозило поиски. В первые же три дня Ян наскоро обследовал все четыре тупика, но не нашел ни лазов, ни замков, ни плохо укрепленных кирпичей.

Три кристалла уже окончательно израсходовали весь запас солнечного света и требовали подзарядки. Оставался последний, который мог прослужить не больше недели и то при условии строжайшей экономии заряда. И Ян экономил, передвигался на ощупь, благо почти все ходы он уже чуть ли не заучил, а кристалл использовал лишь при повторном, тщательном осмотре тупиков.

Так он лишился того последнего, что у него оставалось — света. От промозглости и сырости кожа его посерела, в груди будто кроты скребли, по ночам мучил кашель отгоняющий крыс, которые, впрочем, после той знаменательной ночи и так его сторонились. Отчего это происходило, Ян не понимал, но такое положение дел его вполне устраивало.

Мысли парня становились совсем уж простыми, незатейливыми. Он мечтал о еде, мягкой постели или хотя бы об охапке прелых листьев, об очаге, о свете и свежести. О Деи и полетах на Маюн он думал как-то отстраненно, скорее, по привычки. Такие мысли сейчас казались неуместной роскошью, чем-то нереальным хоть и происходящим когда-то с ним самим. Во сне ему грезился изобильный, приветливый лес, потрескивающий костерок, припекающее солнце и порывистый ветер, иногда горячий бульон и пойманная дичь жарящаяся на углях.

Все стало просто, обыденно, замкнуто. И хоть Ян и мечтал о незатейливых радостях, которых был лишен, убежать из своего добровольного плена, пожалуй, уже и смог бы. Он даже начал бояться той жизни, которая ждала его там на поверхности. Здесь все было просто, незамысловато. Встал утром или может не утром (даже это здесь было не важно), перекусил, сходил за водой, на ощупь добрался до одного из тупиков и давай каждый кирпичик скрупулезно исследовать. Все предсказуемо, ясно, просто. Он начинал привыкать к этому примитивному, почти животному существованию. Только мечта и остатки еле треплющейся надежды не позволяли ему оскотиниться. А может и поиски эти он вел скорее по привычке, а не из-за тех побуждений, что руководили им прежде.

Но так или иначе, а два каменных коридора он уже исследовал достаточно подробно, чтобы убедиться в том, что они крепко накрепко запечатаны. В третьем он копошился уже второй день и вот, наконец, наткнулся на нечто странное. В хорошо сохранившейся кладке из довольно-таки ровных блоков, инородной заплаткой выделялся круглый камушек. Когда Ян расчистил его, то увидел вырезанный на нем символ знакомый с детства — коловрат.

Ян аж подпрыгнул. Не ожидал он увидеть на Хоре славянский символ Сварога. Он не сомневался, что восемь лучей отходящих от центра и загибающихся на концах даже здесь в Багорте олицетворяют небесное светило. И как-то сразу вспомнились два непонятных слова, которые ему когда-то растолковывала Дея — посолонь и противосолонь. Что-то такое она говорила о ходе по солнцу или о ходе простив светила. Ян заворочал мозгами, размышляя вслух:

— Если представить, что лучи — это языки пламени, то загибаться они должны в противоположную ходу сторону, — бормотал он, водя пальцем по круглому камешку. — А это значит, что здесь изображен посолонь.

От активизации мозга у Яна уши загорелись. Картина стала понемногу складываться. Его сон, в котором было сияющее желтым светом строение и эти славянские символы явственно перекликались. Если предположить, что в центре был когда-то храм солнца, то все сходилось. Коловрат — один из олицетворяет вращение солнечного диска, нескончаемое движение, непрерывности жизни и бесконечности Вселенной. И эти каменные строения символизируют не четыре стороны света, а четыре времени года или четыре стихии и образуют лучи, идущие от центрального храма — храма Солнца.

Багорт в своем законсервированном средневековье никогда не походил на привычные государства Земли, о которых знал Ян. Он скорее был живой иллюстрацией из старинного фолианта. Этакий утопичный образ языческого государства способного развиваться, уважая и почитая лишь законы природы, верующего в одухотворенность космоса, но не пытающегося дать этому духу имя. Если багортцы кому и поклонялись, то природе: солнцу, небу, луне, звездам, водам, горам, лесам, самой земле. И то, что он изображение знакомое встретил, не мудрено — язык символов самый распространенный и универсальный. Даже на Земле у всех народов встречается похожая символика.

И тут Яну вспомнились массивные, основательные строения Мрамгора. Весь их внешний облик олицетворял могучую, земную стать и в то же время была в них некая ажурная метафоричность. Нескончаемые шпили и словно взлетающие к звездам башни, тянулись ввысь в своем бесконечном стремлении добраться до чего-то необъятного, непознаваемого, великого. Оригинальная витиеватая орнаментация, странные изредка встречающиеся символы геометрической формы, которые он так и не удосужился прочесть, принимая их за простой узор. Но багортцы не были так просты, их традиции и верования, нашли отражение в искусстве, где символика преобразовывалась в охранительный образ мироздания. Просто недалекий и незрячий Ян не заметил этого с самого начала. Охваченный чудесами и ожившими мифами, он не узрел того, что лежало на поверхности. Он даже не удосужился ознакомиться с культурой Багорта, с его духовной составляющей, а ведь это-то, пожалуй, и было самым ценным, самым важным, сокровенным — тем ради чего и стоило сражаться.

Он, будучи верховным Сагортом и членом задруги все время рвался в бой, не понимая даже, за что хотел сражаться. Вернее, не за что, а почему. Да лишь потому, что искал славы, признания, величия, хотел быль отличим от общей массы, особенным стать хотел. Прикрывался любовью к Деи, верил, что делает это ради нее, ради того чтобы стать достойным. Но на самом деле, творил все только ради себя, даже не ради Багорта.

Зачем же он ушел на поиски этого шлема, зачем бросил Мрамгор в тот час, когда нужен был ему как никогда. Может там уже война во всю идет, а он тут копошиться в грязных подвалах в поисках своей мечты, в поисках славы и несокрушимой силы весьма сомнительного происхождения. Может и не шлем он сюда отправился искать? Может он себя потерял?

Но разве найдет он себя в этих смрадных норах, разве станет собой, нацепив волшебный шлем, разве будет достоин любви только потому, что воспользовался чужой силой? Этого Ян не знал, как, впрочем, и не знал он, нужен ли ему теперь этот шлем.

Он опустился на каменный пол и тихонько заплакал. Он устал, и душой устал, и тело утомилось. Он истончился до опасной хрупкости, до предела своих возможностей, а предстоял еще обратный путь, без провианта и лошади. Ян долго сидел и плакал, а потом его свалил сон — сон усталого, сраженного правдой человека.

Утро встретило ее тяжелым похмельем. То ли от безудержной любви, то ли от того, что действие снадобья прошло, но тело Деи болело так, словно ее весь день палками били. Страшно хотелось есть, а еще ощущалась нехватка воды, она иссыхала, словно цветок. Весь вчерашний день и эту ночь она провела на суше, и это сильно сказывалось на ее состоянии.