С трудом разлепив глаза, она увидела подле себя Влада, он мирно спал в ее постели, чему-то улыбаясь во сне. Почувствовав ее пробуждение, он шевельнулся и всколыхнул пылинки, что тут же зароились в полоске солнечного света. Дея залюбовалась этой нехитрой картиной — игрой света и воздуха, столь прекрасной и легкой, что ее внезапно накрыло ощущение тихой, но безудержной радости. Оно было столь противоположно физическому недомоганию, что девушка поразилась, как могла она так расслоиться? Как так случилось, что физическая боль теперь не довлела над ней, не омрачала ее счастья? Она словно бы отделилась от нее, эта боль стала чем-то сопутствующим, но не главенствующим.

Дея потянулась, разбудив Влада. Он открыл глаза, блаженная улыбка еще не сошла с его губ и сладкий сон лежал на лице легким отпечатком, он смотрел куда-то вдаль, провожая растворяющиеся в яви образы.

— Хороший сон? — шепотом спросила она.

— Да, — так же тихо ответил Влад, и Дея почувствовала, как они парят, словно пушинки в этой безмятежности и неге.

Они перешли в некую плоскость бытия, где уже ничего не могло иметь значения кроме любви и жизни. И если им удастся не выпасть из этой плоскости, они сохранят и преумножат это безмятежное истинное счастье.

— Почему ты не сказала мне раньше?

— Я боялась.

Отчего-то признаваться сейчас в чем угодно было очень просто. Будто они говорили не всерьез, а играли в какую-то игру, в которой можно будет, если что все исправить.

— Чего боялась?

— Того, что потеряю тебя.

— А его потерять, не боялась?

Этот вопрос не был провокацией. Голос Влада оставался спокойным, будто бы он и так знал, что она ему ответит, а спрашивал, только для того, чтобы она озвучила свои мысли для себя же самой. Он, вероятно, тоже играл в какую-то свою игру.

— Я чувствую, что он жив. Ему очень тяжело, но он жив, а это значит, что он еще вернется к нам.

— Ты его любишь? — все так же тихо и спокойно спрашивал Влад, обращая свой взгляд в потолок.

— Он всегда был мне братом, и любила я его как брата, просто, что-то пошло не так, возможно, неправильно, но я все еще люблю его и надеюсь увидеть вновь.

— А я кто для тебя?

— А ты мой свет, моя тьма, моя мечта, страсть, ты — зеркало мое, Влад. Я люблю тебя как саму себя, может даже сильнее. Ты можешь уйти, но я знаю, что ты не отнимешь у меня моей любви. Ты можешь лишить меня только самого себя.

— Я не могу уйти, ты же знаешь.

— Тебе больно?

— Уже нет.

Он придвинул ее к себе, обнял. Его объятья были не такими порывистыми как вчера, но чуткими, трепетными, наполненными какой-то отеческой нежностью, чем-то таким, что ни ему, ни ей не было прежде знакомо.

Удивительный мир человеческих переживаний, как многогранны и глубинны могут они оказаться, если позволить им войти в тебя. Так лежали они, обнявшись, пропускали сквозь себя живительные токи любви, растворялись в ней и друг в друге, пока Дею не залихорадило.

— Что с тобой! — перепугался Влад.

— Воды, — прохрипела она, закатывая глаза.

Влад ринулся вниз, принес стакан воды и влил в трепыхающуюся Дею, но она по-прежнему билась в конвульсиях и просила еще. Тогда он сообразил, что к чему и, не тратя времени на одевание, завернулся в простыню и понес ее к озеру.

Русалки в нетерпении ожидали у берега, а когда завидели Влада, который нес обмякшее тело Деи, замахали руками, крича:

— Скорей, скорей!

Приняв у него свою Госпожу, они все стали скрываться под водой. Влад ухватил Омеллу за руку.

— Прошу, останься хоть ты.

— Я нужна Госпоже, — пискнула русалка.

— И мне, мне ты тоже нужна.

Омелла вздохнула.

— Я только узнаю все ли в порядке с Госпожой и вернусь, — пообещала она и скрылась.

Влад остался ждать, плотнее заворачиваясь в простыню. Омелла, надо отдать ей должное, обещание выполнила — вернулась довольно быстро.

— Ну, что с ней?

— Обморок.

— Вот я болван!

— Не кори себя, ты ведь не знал, что ей теперь необходимо проводить по несколько часов в озере, а она уже больше суток на суше. Сейчас в себя придет, поест, поспит, а на ночь мы ее тебе отдадим.

— А мне к ней можно?

— М-м-м, — Омелла замялась, — не стоит.

— Почему?

— Тебе не понравиться ее рацион. Знаешь, некоторые вещи мужчинам луче не видеть.

— Согласен, — Влад немного помолчал. — Расскажи мне, Омелла, как у вас протекает беременность, чего мне ждать и как заботится о ней?

— Особых отличий нет, разве что в питании и в том, что ей необходимо хотя бы три-четыре часа в день в озере отдыхать. Рожать она тоже здесь будет. Если все пройдет хорошо, через недель двенадцать она разрешиться маленькой девочкой. Еще какое-то время малютка будет жить у нас, потом Госпожа сможет ее забрать. Но для будущего Хранителя полезно половину времени проводить в родной стихии. Вот, пожалуй, и все чего тебе стоит знать.

— Погоди двенадцать недель это же меньше четырех месяцев?

— Для полного формирования плода требуется не больше шести месяцев. Мы же не люди, в конце концов.

— А-а-а, ну да. Ты уверена, что я больше ничего не должен знать?

Омелла подумала немного и сказала.

— Нет, не уверена, но если я тебе еще что-то скажу, Велена меня вкусного лишит.

— А мы ей ничего не скажем о нашем разговоре, — Влад заговорщически подмигнул.

— Ну, что ж, ты сам меня за язык тянул, — Омелла снова задумалась, а потом зашептала. — Ты не подумай Влад, что мы не благодарные там или еще чего, мы к тебе и впрямь как-то прикипели уже, ты нам почти родной стал, да и красивый ты, аж жуть, — она смущенно опустила глаза. — Да только в отцы наследницы ты ну никак не годишься, так, что малышка эта для нас настоящий подарок мировой воды. Ты уж не обессудь.

— Ну, спасибо. Не знал, что обо мне еще и такие слухи ходят. Я за свою осторожность, значит, негодным в отцы прослыл?

— Что ты, что ты! — замахала руками Омелла. — Я же не о том. Кровь в тебе слишком сильная, Дея от тебя только Веда родить смола бы, а нам Хранитель нужен. У Озерных дев кровь особая, мы только девочек рожаем — себе подобных. Но против внука перворожденного и кровь нашей Госпожи — вода. Так что не понеси она от Яна, остались бы мы рано или поздно опять без Хранителя.

Влад понуро опустил голову, задумался. Омелла протянула к нему светящиеся перламутром руки, погладила.

— Ну, что ты, Влад, она же только тебя и любит по-настоящему. Вы еще так молоды, у вас может много деток народиться, а это девочка — она наш подарок, наша надежда, Госпожа наша будущая.