Он выговорил последние слова и окаменел, замолчав, застыл надолго. Она встала, походила у скамейки, закурила папиросу, присела рядом. Сказать что-либо, продолжать беседу у неё не находилось слов.

— Я и не думал назад возвращаться, но сестра позвала. Всё как-то скомкалось в тот год, всё собралось в один клубок. Словом, засобиралась и сестра с белого света. Я приехал, но всё равно опоздал. Даже на похороны не успел, схоронили её соседи…

Листьев, собравшихся у них под скамейкой, лениво коснулся ветерок. Смахнул, сдул один листочек, словно примеряясь, пробуя, поднатужился — сгрёб с кучи, разметал ещё несколько штук, а там совсем осмелел, набирая силу, поволок, понёс их все по дорожке. На пустом месте разутая, раздетая, очумело затявкала, жалуясь, собачонка. Не дождавшись сочувствия и помощи, засеменила, заторопилась к ботинкам Громова, прижалась, затихла. Он руку опустил, нащупал её, погладил, пожурил:

— Ничего, Сморчок. Мы с тобой ещё поживём. У нас с тобой ещё дел несделанных…

— А вы знаете, Игнат Демидович, — тихо сказала Зинина, — дело, которое мною расследуется, тоже в определённой степени связано с событиями сталинских репрессий.

Он не проявил к её словам никакого интереса, по-прежнему слегка пощекотывал, ласкал собачку.

— Второй труп обнаружен на днях, — продолжала она. — Убийца, скорее всего, тот же, а вот жертва из осуждённых в те времена.

Громов поднял собачку, сунул её себе под плащ:

— Замёрзла вся, а я тут разболтался.

— Тоже обвинялся за вредительство, — поджала она губы. — Сколько тогда наломали дров!

— Реабилитирован? — спросил он без интереса.

— Да. Но тоже с большим опозданием. Отбыл почти все пятнадцать лет, как и вы. Выставку рисунков заключённых пытался организовать. Чьи рисунки? Как он их сохранил? В тех условиях! Это ведь героизм!

Громов скрипнул зубами. Зинина снова закурила.

— Одну экспозицию даже успел провести. Выставили десятка три листов. В газетах оповестили. Народ шёл. И вот трагическая гибель.

— Я был на этой выставке, — поднял он на неё глаза. — Рисунки правдивые. Зэки там настоящие. Такими мы и были. Дохли, как мухи. Вам приходилось видеть документальные фильмы про Бухенвальд, Освенцим? Про нацистские лагеря?

— Конечно.

— То же самое. Не успевали выкапывать огромные рвы, чтобы ежедневно хоронить. Своей очереди ждал каждый. И никакой пощады! Никакой надежды, что что-то изменится… Вдумайтесь только — для всех ты враг народа! Когда судили, совершенно ничего не знавшие люди заведомо жаждали и требовали твоей казни…

— Что творили! — закрыла она лицо руками. — Что творили!

— Что уж теперь, — Громов налёг на трость обеими руками и напрягся так, будто пытался вогнать её по самую рукоять в землю. — Но есть беда страшнее. За всю эту трагедию ответственность понесли единицы. По сути, один хозяин поменял другого и всю вину взвалил на предшественника. А вы думаете, Хрущёв не занимался тем же? Поэтому-то немногие понесли заслуженную кару. А как же закон? Как с его требованием, что каждый должен отвечать за содеянное? Я полагаю — это важный принцип нашего уголовного права?

Она отвела глаза.

— Кто попытался наказать конкретных палачей этой трагедии? — снова повторил Громов и задумался. — Жертв сотни тысяч, а судили тех, кого уже спрятать было нельзя. По существу, это были просто ближайшие политические враги, претенденты на власть. Не толкись Берия у престола, не рвись к нему, никто бы его и не тронул. Тогда могло случиться, что никто бы и не узнал ничего про репрессии и лагеря, а мы бы так и истлели в пыль.

Зинина вздрогнула.

— Вы юрист, Зоя Михайловна, — не успокаивался Громов. — В прошлую нашу встречу вы уверяли меня в своей решимости творить справедливость. Не изменилось ли у вас мнение после всего, что я вам тут наговорил?

Она молчала. Громов тяжело поднялся, собачка жалобно поскуливала у него под плащом.

— Подумайте, — кивнул он ей и приподнял шляпу. — Я не жду скорого ответа. А пока должен откланяться. Сморчок мой — собачка деликатная, ждать не может. Проголодалась. Вы уж извините нас.

И он зашагал по дорожке, тяжело опираясь на трость.

XXVI

Вроде первый раз в Москву, а уезжал я без желания.

— Радуйся, дурачок, — хлопал меня по плечу Селиван. — Повезло. Считай, на халяву столицу увидишь. В кои веки газета сама тебя приглашает. Когда это было?

— А здесь? Майя Владимировна опять заболела…

— Езжай, ни о чём не думай. Не пропадёт без тебя криминальная хроника.

Редакция московской газеты, в которой я подвизался внештатным сотрудником, собирала кустовые совещания корреспондентов по поводу юбилейных событий и все расходы брала на себя, но я особых эмоций не испытывал. Были причины, к тому же у меня зловредная натура: тоска начинает заедать, лишь ногой за ворота родного дома, себе не рад, всё кажется — навсегда. Дон и тот завозмущался и тут же выдал совет:

— Отоспись там, это у тебя невралгия, но знай, у меня к тебе одна просьба.

— Колбасы привезти?

— Очень смешно.

— Торт «Птичье молоко»?

— Давай тогда уж с трёх раз.

— Губнушку твоей Нине Васильевне, — совсем скис я, пристыженный.

— Выбрось из головы эти аксессуары буржуазного фетиша, — укоризненно покачал он головой. — Дамочки из газеты помутили твой девственный разум.

Я кивнул, отягчённый заботами:

— Пол-листа в блокноте — одна косметика. Ты что-нибудь слышал про «Же де флёр»?[16]

— Забудь всё. Слушай, что я тебе скажу, — отмахнулся Донсков.

Я вздохнул и полез за блокнотом:

— Ну, выкладывай своё поручение.

— Нет. Не записывай, — оглядел он меня с сочувствием. — Я тебе на вокзале скажу, чтобы лучше помнил. Знаю я командированных провинциалов: за порог — и ветер уши выдул. Я ведь звонить, напоминать не стану. Некогда…

А на перроне он меня за пуговицу плаща ухватил:

— Помнишь, что обещал? Не таращь, не таращь глаза-то.

— Да говори же.

— У меня просьба необычная. Напрягись.

— Про аленький цветочек?

— Угадал. На кладбище тебе сходить надо.

— Чего?

Откровенно признаться, всего я от Дона ожидал, привык уже к его экстравагантным чудачествам, но только не этого. Во все глаза в него впялился, надеясь на лице узреть разгадку пожеланий о прогулке на кладбище. Чего уж говорить, помимо своей воли я угодил в его капкан и был втянут в расследование этого тёмного дела Убейбоха-Лифанского. Однако со временем сам не заметил, как проникся загадочными переплетениями шокирующих событий и только это не выходило у меня из головы: я жаждал того дня, когда мой друг и следователь Зинина найдут коварного злодея. Не скрою, сам строил версии о том, кто он такой, зачем ему понадобилось это делать и почему он оставлял на своих жертвах такие страшные дьявольские отметины. Но что они значили для бравого капитана Донскова, эти мои дилетантские фантазии!