Это что же воздвиг, выдумал американец?.. Из добра и зла была его исковерканная жизнь? А голова бесценная…

* * *

Так же поездом добирался я обратно. Не ждал на вокзале увидеть кого-нибудь. И с перрона сошёл — никого, и в город вышел с «дипломатом», за спиной гул вокзала оставляя. Но вовремя замер, не стал перебегать дорогу к троллейбусной остановке, услышав за спиной скрежет тормозов.

— Павел! — выскочил улыбающийся Дон из кабины. — Ты что же? Не позвонил даже.

Мы обнялись.

— Зачем? Сам бы добрался. У тебя хлопот полон рот.

— Вот ещё. Как съездил? Ну, давай рассказывай. Видел?

— Видел.

— Ну как?

Я рассказал, как мог.

— Я так и представлял. Необыкновенному человеку с необыкновенной судьбой и конец жизни особый уготован.

— Объясни, — попросил я.

— Должен он был ошеломить.

— Так не он же. Неизвестный какой-то, которого он сам из страны взашей гнал!..

— Неважно, — закурил сигарету Донсков. — Хотя нет. Наоборот. Как раз это и важно, что именно тот… даже именно тот, а не кто другой, оказался тем самым… понятливым.

— Чудак ты, Юра.

— Это хорошо или плохо?

— Не знаю. Похоже. Ты мне лучше ответь, как с делом-то? Поймал убийцу?

— Убийцу?

— Ну да. Ты же обещал найти к моему приезду?

— Найти — нашёл, а вот поймать не удалось.

— Это как же?

— Ушёл он из наших рук. Застрелился.

— Да ты что? А как же догадались, что он? Доказательств-то теперь никаких!

— Почему же? — Донсков даже крякнул от возмущения. — Доказательства самые что ни на есть прямые. «Макаров» возле него, из которого он, видать, ночью по пьяни грохнулся. Заключение медиков тютелька в тютельку, а главное, в кармане нашли пропавший рисунок из того альбома.

— А мотивы?

— Ну, знаешь! Этим Зоя Михайловна занимается. Я ей из рук в руки, так сказать…

XXVII

Рассвет забрезжил в окошках. Полумрак, царивший в комнате, начал рассеиваться, прятаться, ускользая в углы, за мебель, по щелям. Человек в кресле зашевелился, тронул рукой седую голову, приходя в себя ото сна или от дремоты, поднялся, поправил багровый халат:

— Ну что, Сморчок, пожалуй, пора на кухню.

На полу в полах халата путалась, повизгивала, давая о себе знать, лохматая собачонка. Покормив её, приготовив чашку кофе, он вернулся в кресло, тяжело вздохнув, взял со стола жёлтый лист ватмана, вгляделся в рисунок. Два измождённых лица, два человеческих подобия, обнявшись, словно в последний раз, глядели на него.

— Вот и всё, — прошептал он. — Теперь можно и доживать спокойно.

Собака, будто чувствуя неладное, запрыгала, неистово затявкала.

Он разорвал лист, сложил его и разорвал ещё раз, поднялся, подошёл к камину, бросил туда обрывки и поднёс горящую спичку…

I

Сколько времени прошло… Сколько разных событий… А мне помнится первая наша встреча.

Как говорили, так и обернулось — он сразу меня невзлюбил. Глянул из-под бровей, зрачки скосив, ну прямо грач с осени на юга не улетевший, ни здравствуй, ни прощай. И на всю неделю отослал в канцелярию разгребать архивы, уцелевшие от недавнего поджога. Я и так и сяк, заикаться пробовал, что, мол, не за этим сюда направлен, дружок мой Яшка Рубвальтер у Егорова уже не раз на трупы выезжал, но куда там, его не прошибить, будто крест на мне поставил.

— Егоров? — спрашивает.

— Следователь. Ваш коллега, — сунулся было я, обрадовавшись его вниманию. — Стажировку по плану проводит…

— Коллега, говоришь?

— Ну да.

— Егоров мне не указ, — буркнул он, стеклянными глазами прошил. — А ты делом занимайся. Всё разгрёб?

И даже ус у него один задёргался сам собой, будто живой. Я сроду такого не видел, завопил в отчаянии:

— Да где ж! Там ни в жизнь! Знали, как поджигать. И пожарники водой притопили.

— А ещё на трупы собрался…

— Чего ж вы их не поймаете?

— Кого?

— Преступников. Они всю прокуратуру чуть не спалили.

— Придёт время.

— Вот и спросите у них про то дело. Может, его как раз и сожгли. Чего искать впустую?

— Молодой, да ранний.

— А зазря в дерьме копаться?

— Тебя не спросили.

— Керосином весь пропах. И гарью. Из дома гонят.

Он не ответил. Совсем отвернулся к окну, будто меня и близко нет.

— Поручено дело — исполняй.

И отправил назад в подвалы…

Но сегодня с ним что-то приключилось. С утра позвонили, и он исчез. Лишь его след простыл, баба Нюша, завканцелярией, ко мне спустилась и шепчет, что ушёл, мол, Дед (она его Дедом за глаза зовёт, впрочем, как и остальные), на весь день отправился в прокуратуру области, в кадры опять вызвали, никак на пенсию не спровадят. Тут как раз Яшка заявился: происшествие в районе. Егоров согласился и меня взять на труп, если Дед не возражает. А кому возражать-то? Некому. Старушка доложила, что если Дед в аппарат отправляется, то обязательно навещает такого же ветерана, друга своего фронтового, старшего следователя, ну и они обычно засиживаются допоздна, а там по рюмочке за встречу и, конечно, назад уже не жди. Это у них что-то вроде фронтовой привычки.

II

— Ну что, ещё по одной?

— Давай! Ты бы дверь-то запер. Не нагрянет кто?

— А кому? — старший следователь Федонин поднял бутылку, степенно разлил водку по гранёным стаканам.

— Глаз не сбил, — похвалил или позавидовал Данилов, запечалился тут же, загрустил, отвернулся.

— Время-то восьмой час уже, Степаныч. Зойка если заглянет папироску стрельнуть. А других никого. Её-то, думаю, угостим? Согреем? Ты как?..

От Федонина полыхало успехом, удовольствием и, понятное дело, азартом.

— Орёл ты у нас, — Данилов откинулся на спинку стула, вздохнул тяжело. — Вон и рыбками, гляжу, обзавёлся. За модой успеваешь. Японцы говорят, разгружают они психику. Ещё советуют куклу резиновую. На начальство похожую. И по мордасам её, когда особенно приспичит. Не пробовал?

Он крякнул, скривился в невесёлой усмешке, потянулся с коркой хлеба к аквариуму.

— Наш едят или зажрались?